Джек, не успев разобраться, кому адресован этот вопрос, замер с поднятой рукой и поднял голову. Майкл сидел, уставившись на отца.
– Ты же знаешь, что здесь пью я. И что ты пытаешься доказать, являясь сюда?
Старик стоял, вперив взгляд в деревянную стойку, и, казалось, не слышал вопроса. По прошествии пары секунд он снова поднял глаза на Джека Даудена и тихо произнес:
– Поспеши, Джек. Я хочу выпить.
Майкл начал подниматься со своего места, превратив это в целый спектакль. В этом движении сочетались осторожность, гнев, отчаяние и вполне определенное намерение. Табурет, проехавшийся по полу, издал тигриный рык, а бесстрастный целенаправленный взгляд Майкла напоминал взгляд крокодила, подбирающегося к жертве.
– Послушай, Майкл… – начал было Джек. Он был настолько встревожен, что его голос слегка дрожал. Теперь присутствующие с огромным интересом следили за происходящим.
Майкл встал.
Альберт продолжал смотреть на ручку пивного крана, а затем перевел взгляд на Джека Даудена.
– Эй! Ты меня слышишь, старик? – Ярость Майкла была настолько неистовой, что ее можно было принять за глубокое горе. – Почему ты не можешь оставить меня в покое?
Джек Дауден перевел взгляд на старика и впервые за все это время заметил, что он тоже реагирует на растущее напряжение: руки и губы у него дрожали.
– Потому что я – твой отец.
Эта простая фраза, отражавшая реальное положение вещей, могла бы найти отклик в миллионах сердец миллионы лет тому назад, однако в данном случае она только подлила масла в огонь.
– Правда? Ты мой отец? А где же моя мать? И где моя сестра? А?! – не дожидаясь ответа, проревел Майкл. – Ты можешь мне ответить?
Он сделал шаг по направлению к сгорбленной фигуре.
– Майкл… не надо… – промолвил Дауден, вложив в эти слова весь свой дар убеждения.
Майкл тяжело дышал. Всем уже было ясно, что без рукоприкладства не обойдется: хотя Майкл и выглядел совершенно расслабленным, это была расслабленность богомола, готовящегося к нападению.
– Сколько раз мне повторять? – осведомился Майкл, не обращая внимания на Даудена. – Проваливай, и чтобы я тебя больше не видел. Чтоб ты сдох. Понял?
Последнее он прокричал старику в самое ухо. Однако тот лишь моргнул в ответ.
– Довольно, Майкл, довольно, – снова вмешался Дауден.
Возможно, на этом все и закончилось бы, если бы старик не повернулся вдруг к Майклу и не взял его за рукав.
– Но я люблю тебя… – пробормотал он.
И это откровение оказалось совершенно неуместным.
Майкл переварил его в одно мгновение, после чего без видимых усилий схватил старика за шиворот и, подстегиваемый яростью и алкоголем, отшвырнул в сторону.
Дауден выронил из рук стакан, и тот со звоном разбился.
– Послушай, Майкл… – окликнул Блума Мик Поттс, вставая со своего места у камина.
Но Майкл его не слышал. Теперь он напоминал человека, одержимого лишь одной мыслью. Не обращая внимания на Даудена и других посетителей, пытавшихся его остановить, он потащил старика к выходу.
– Оставь его, – произнес Поттс, выходя вперед. – Что бы он ни совершил, пора забыть об этом. Давай…
Какими бы благородными побуждениями ни руководствовался Поттс, результат оказался диаметрально противоположным. Майкл оставил свою жертву и повернулся лицом к советчику.
– Забыть? Забыть, что моя мать мертва? Забыть, что он выгнал из дома мою сестру? Ты считаешь, это будет правильно?
– Я просто хотел сказать…
Однако что он хотел сказать, осталось неведомым, ибо Майкл размахнулся и врезал Поттсу по челюсти.
Затем последовала полная неразбериха, так как Мик Поттс повалился назад, зацепив по дороге стол, за которым сидели Беднеры, Дауден протестующе закричал, а Майкл снова повернулся к своему отцу.
– Пошли. Я с тобой еще не закончил.
И он выволок старика из паба, оставив в нем всех прочих, которым уже не хотелось вступать с ним в спор.
Беверли вернулась в гостиницу в такой глубокой задумчивости, что убогий вид ее временного обиталища не произвел на нее впечатления; ее не развеселили ни солидное собрание буклетов, разложенных на стойке регистрации (она не глядя догадалась, что там рекламируются места, которые станет посещать только умственно отсталый), ни якобы остроумные постеры, которыми была оклеена стенка бара, ни чудовищные обои в полоску, наверняка купленные на дешевой распродаже.
Она забрала свой ключ, не удостоив ответом девушку за стойкой, которая пожелала ей приятного вечера, и поднялась к себе, поглощенная своими мыслями. Оказавшись в номере, она сняла куртку, легла на кровать и уставилась в потолок.
Спал Айзенменгер плохо – в основном из-за моря портвейна, которое угрожающе вздымалось в его желудке. Когда он накануне вернулся, Елена уже спала, поэтому ему пришлось перемещаться на цыпочках и заползать под одеяло с осторожностью вора, пришедшего за драгоценностями. Да и потом он несколько часов лежал без сна, размышляя над тем, что рассказал ему Тристан.
Утром, когда Елена проснулась, у него было ощущение, что он только закончил бег по пересеченной местности, – все тело у него саднило, так что, когда она села в постели, он откликнулся на ее движение протяжным стоном.
Но если он рассчитывал на сочувствие, то его ждало жестокое разочарование.
– Неудивительно, что у тебя похмелье. Когда ты вчера вошел в комнату, я подумала, что кто-то выпустил на волю пьяного носорога.
Это заявление не только удивило Айзенменгера, но и серьезно обидело.
– Не понимаю, о чем ты, – возмутился он. – Я передвигался как бесплотный дух. И ты ни разу не шевельнулась.
Елена склонилась, чтобы поцеловать его, и на ее губах появилась легчайшая из улыбок.
– Не хотелось говорить тебе об этом, милый Джон, но я прекрасно умею притворяться.
Айзенменгер решил не откладывать месть в долгий ящик, и Елена со смехом отпрянула в сторону. Потерпев поражение, он оперся на локоть, а Елена встала с кровати.
– Иди сюда, – взмолился Айзенменгер, пожирая ее взглядом. На ней ничего не было.
– Значит, тебе не так уж плохо, – откликнулась она.
– Мне уже лучше. Может, ты помассируешь мне шею.
Елена сделала шаг к кровати.
– Никогда не слышала, чтобы это так называлось.
– Ты не была такой, когда мы познакомились. Я потрясен происшедшей в тебе переменой.
Елена подошла еще ближе.
– Это вы развратили меня, доктор Айзенменгер. Я теперь даже белое платье не могу надеть, не испытав при этом всепоглощающего чувства стыда.
– Ничего, мне больше нравится, когда ты ничего не надеваешь…
Он внезапно метнулся и схватил ее, точно так же, как это было при их встрече три года тому назад; она отскочила, залившись счастливым смехом, и ринулась в ванную, а Айзенменгер откинулся на спину и испустил глубокий вздох.
Через некоторое время он встал, влез в халат и направился в сторону ванной, из которой доносился звук льющейся воды.
– Можно войти?
