Она глубоко вздохнула:
— Ну Джон. Только представь себе, что могло бы быть.
Пожилым соседям они вполне могли казаться влюбленной парочкой, не вызывающей подозрений.
У входной двери Беверли извлекла из сумки связку пронумерованных ключей.
— Могу я осведомиться, где ты это взяла? — сухо поинтересовался Айзенменгер.
Она наградила его долгим взглядом своих ярких бездонных глаз. Губы ее были покрыты столь же яркой и блестящей помадой.
— Нет, Джон, вряд ли это будет разумно.
Она не хотела ставить его в известность, каким образом ей удалось заполучить этот трофей, как не хотел Фишер снабжать ее этой опасной контрабандой, и что ей пришлось пообещать ему за это.
Дверь была заперта на два замка. Когда она открыла первый, он поинтересовался:
— А кто является наследником?
— Салли Милрой. Они так и не развелись.
Дом был спроектирован в роскошном стиле и имел шесть спальных комнат. Он был еще достаточно новым и не нес на себе следов упадка, хотя Айзенменгеру удалось заметить кое-какие недостатки постройки — щели в фундаменте, пятно от протечки на крыльце и покосившиеся светильники на стенах. К тому же все свидетельствовало о том, что этот дом был приютом холостяка.
— Похоже, хозяин не слишком увлекался домоводством.
Как только дверь за их спинами захлопнулась, они стали чувствовать себя более раскованно, и голос Беверли прозвучал в тишине неожиданно и пугающе громко. На ее лице появилось выражение брезгливости, когда она ощутила запах пыли и давно приготовленной пищи.
Айзенменгер внимательно оглядывался по сторонам.
— Почему мне никогда не доводилось обыскивать дома, которые мне нравятся? — обращаясь не то к дому, не то к самой себе, спросила Беверли и добавила: — Мы ищем что-то конкретное?
Голос Айзенменгера донесся из самой дальней комнаты:
— Не думаю, чтобы он что-нибудь прятал. Мы ищем коробку с документами. Скорее всего, она находится в кабинете, но стопроцентно гарантировать я не могу.
Они переходили из комнаты в комнату, но ничего существенного за исключением общей запущенности им обнаружить не удавалось. Было очевидно, что большая часть шкафов и комодов не открывалась месяцами, если не годами. Единственное, что им удалось найти, — это многочисленные фотографии одной и той же привлекательной молодой женщины; в главной спальне их было четыре.
— Красивая сука, — беря одну из них в руки, заметила Беверли.
— Сука? — удивленно переспросил Айзенменгер.
— Я не имела в виду ничего оскорбительного, Джон.
Она легла на кровать, и он попытался сделать все возможное, чтобы на нее не смотреть.
— Может, передохнем? — спросила она, глядя в потолок.
Айзенменгер открыл шкаф и обнаружил, что тот заполнен женской одеждой и обувью.
— Боюсь, у нас нет на это времени, — с невозмутимым видом ответил он.
— Извини, не поняла?
Он оглянулся как раз в тот момент, когда она перекатилась на бок и приподнялась на локте, устремив на него невинный взгляд, так что ему потребовалось несколько мгновений на то, чтобы собраться с духом и повторить:
— Боюсь, у нас нет времени.
Она наградила его понимающей улыбкой и столь долгим многозначительным взглядом, который вмещал в себя все — от законов квантовой механики до примитивной пульсации в яйцах.
— Ну ладно, — промурлыкала она и поднялась с кровати. Похоже, у нее была страсть одергивать юбку и поправлять бюстгальтер.
Они вошли в кабинет, когда-то также являвшийся спальней, а теперь заваленный бумагами и папками. У окна располагался стол, на котором стояли плоский монитор и клавиатура. В противоположном углу находились диван и низкий кофейный столик, а перед ними телевизор и стереосистема. Вдоль стен стояли стеллажи, заполненные книгами и папками. В каком-то смысле это помещение являлось памятником профессиональным успехам Милроя — стены были увешаны обрамленными сертификатами и авторскими свидетельствами, сообщавшими обо всем, чего ему удалось достичь в жизни. Айзенменгер даже начал искать глазами значок велосипедиста и, не найдя такового, пришел к выводу, что Милрой так и не овладел ездой на велосипеде.
— Ну и ну, как он был горд собой, — заметила Беверли. — Но тебя он точно любил, — задумчиво добавила она, обнаружив еще одну фотографию Салли Милрой, на это раз с девочкой-подростком.
Айзенменгер оглянулся, удивившись ее тоскливому тону. Она поставила фотографию на место и подошла к дивану.
— Это диван-кровать, — заметила она. — Могу поклясться, он здесь и спал. Не считая ванной и кухни, все свое время он проводил именно здесь и не пользовался остальными помещениями.
Айзенменгер просматривал содержимое папок. В основном в них находились старые статьи, журнальные вырезки, экспериментальные данные и конспекты лекций.
— А как насчет компьютера? — поинтересовалась Беверли, приступившая к просмотру папок, лежавших на полу.
— Не думаю, чтобы Милрой овладел достижениями цифровой техники. Все его документы в больнице были машинописными, думаю, и здесь то же самое.
Им потребовалось двадцать минут, чтобы в самом низу древней стопки лекционных конспектов, посвященных заболеваниям органа Цукеркандля, найти то, что, вероятно, было специально спрятано там Милроем. Беверли достала папку и подошла с ней к столу.
Наверху лежало написанное от руки письмо, подписанное некоей Ивонной Хэйверс. Из него следовало, что эта Ивонна Хэйверс являлась ассистенткой Виктории Бенс-Джонс, помогавшей в проведении исследований, которые в дальнейшем принесли ей академическую награду. В письме недвусмысленно сообщалось, что Виктория сфабриковала результаты исследования, так как, по воспоминаниям Ивонны, оно зашло в тупик. В письме высказывалось предложение встретиться с Уилсоном Милроем, для того чтобы сравнить лабораторные записи с опубликованными результатами. К письму были присоединены два блокнота с записями, один из которых принадлежал Ивонне Хэйверс, а другой Виктории.
— Ну? Мы это искали? — осведомилась Беверли.
— Да, — с благоговением кивнул Айзенменгер.
— Ну и что это?
— Это решающая улика, Беверли. Согласно ей Виктория Бенс-Джонс является шарлатанкой. Если это правда, значит, Виктория занималась систематической подтасовкой экспериментальных данных, чтобы подтвердить свои предположения.
— И получила за это самую престижную национальную премию в области научных исследований.
— И Милрой обо всем этом знал.
— А что, эта награда действительно является настолько ценной?
— He в денежном выражении. Но для академического патологоанатома это высшее признание его заслуг. Ее получение существенно способствует дальнейшей карьере, и, наоборот, если выяснится, что она получена с помощью обмана, это может погубить судьбу исследователя.
Они сидели на диване и обсуждали значение своей находки.
— И это подтверждает обвинения? — Беверли указала на стопку документов, лежавшую под письмом. Это были фотокопии записей и экспериментальных результатов.
— Думаю, да. По крайней мере, так считал Милрой.
— То есть?
— Для того чтобы все это проверить, потребуется довольно много времени, но думаю, если сравнить эти результаты с опубликованными, то мы обнаружим существенную разницу.
— Что тут же делает ее одним из главных подозреваемых.
