сын — в первый класс. От таких мыслей, от удачного совпадения поездки и начала учебного года, а также оттого, что день выдался солнечным, чистым, настроение у Павла Спиридоновича было прекрасное. Мысли о школе сменились воспоминанием о том, как давно уехал он из поселка вот по этой самой дороге, в таком же поезде, и сначала учился, затем служил в армии, после — работал и снова учился. Легко, без грусти подумалось ему о женитьбе, о том, что годы летят, и вот, считай, что и не жил — уже тридцать семь... За окном мелькнула какая-то речка, на зеленом берегу стоял пацан с удочкой. И Павел Спиридонович даже потянулся к стеклу, чтобы подольше видеть и зеленый берег, и рыбака. Когда-то он тоже вскакивал рано, копал червей за сараем и бегал ловить рыбу: как это хорошо: свежесть и чистота утра, мокрая от росы трава, восход солнца и тот восторг и замирание, когда дернется поплавок. Павел Спиридонович вспомнил, как однажды брал хлеб для рыбалки, но, проголодавшись, съел сам, и хлеб этот был невыразимо вкусен.
Он улыбнулся воспоминаниям и подумал, что сколько ездил по этой дороге, а подобные мысли никогда не приходили; и снова смотрел в окно, перебирал в памяти свою жизнь, а колеса отстукивали на стыках, будто подтверждая: «Так! Так!.. Так-так-так-так!..»
Женился Павел Спиридонович десять лет назад, как раз в день своего рождения. Тогда такое совпадение показалось значительным, и, помнилось, они с Верой радовались, что будут отмечать оба события вместе. Свадьбу устроили в квартире Павла Спиридоновича, хотя сначала предполагали снять банкетный зал в ресторане. От этой мысли пришлось отказаться, поскольку гостей набралось совсем мало. Родители Павла Спиридоновича не приехали, потому что заболел отец и мать оставить его не могла. Приглашать своих родителей Вера не хотела, сказав, что у нее с ними давний конфликт, и Павел Спиридонович не настаивал. Пришло несколько товарищей по заводу, соседи, а со стороны Веры — одна ее подруга, смелая, судя по всему, женщина, с пышной грудью и копной рыжих волос. Вера посадила ее рядом с собой и перекидывалась короткими фразами или же слушала, как подруга, завладев общим вниманием, высказывала интересные суждения о школе, о воспитании детей. Все решили, что она учительница, тем более когда она говорила, то сразу же становилось понятным, что женщина она образованная и передовая. Позже Павел Спиридонович узнал, что она училась в пединституте, но по каким-то причинам его не закончила и работала дамским мастером в «Салоне красоты». И, узнав, Павел Спиридонович обрадовался, что подруга эта не учит детей, хотя какое ему, в сущности, было дело — кто она и что, тем более что вскоре она вообще исчезла: то ли уехала, то ли вышла замуж. Верно, он забыл бы о ней, как забывал многое, если бы Вера не вспоминала и не говорила время от времени, что та «умеет красиво жить». При этом она так смотрела на Павла Спиридоновича, будто хотела сказать, что жалеет о своем замужестве.
Действительно, Павел Спиридонович не особенно стремился жениться на Вере, какое-то время колебался, но встречались они целый год, и ему казалось странным, если бы эти встречи пропали зря. Он уважал Веру, потому что однажды, в самом начале знакомства, когда он предложил ей остаться у него, она ответила отказом.
— Я, Павел Спиридонович, женщина серьезная, — сказала сухо. — И то, что мы встречаемся, ни о чем не говорит... Конечно, ходить в кино и гулять — это красиво, мне интересно, потому что вы человек незаурядный... Но я не могу быть приходящей.
Павел Спиридонович, отрезвленный решительным отказом, стал даже извиняться, и тогда Вера, прикинув, не сказала ли она больше, чем требуется, добавила:
— Не будем торопить события.
И мило улыбнулась, показывая, что она ничуть не сердится.
А в дальнейшем поставила себя так, что через месяц-другой Павел Спиридонович уже не мог обходиться без нее и скучал, если они не встречались несколько дней. Вера приходила к нему домой, готовила, убирала квартиру и, главное, выслушивала его разговоры о неприятностях на работе.
Павла Спиридоновича умиляло и то, что Вера, несмотря на протесты, продолжала называть его на «вы». Он посмеивался, а она утверждала, что называть так даже лучше и что это — от уважения.
— Вы — начальник цеха, — говорила Вера очень рассудительно, — и привыкли к имени-отчеству... Да и потом, я не понимаю, отчего это люди, встретившись несколько раз, начинают тыкать. Это некрасиво! Они не уважают друг друга! — решительно заключала она, напоминая этим свою подругу.
Уже тогда Павел Спиридонович заметил, что справедливые и разумные слова Веры как-то царапают слух, и он, несмотря на всю справедливость, не верил ей. Однако когда Вера однажды заговорила о затянувшемся знакомстве, он предложил ей выйти за него замуж, потому что уже не представлял, как будет обходиться без нее.
И скоро понял, что уважение, о котором столько говорила Вера, вовсе ни при чем; понял и то, что любви между ними никогда не было и не будет, но тут появился первый ребенок, хлопоты, тревоги, и думать ни о чем другом не хотелось. Павел Спиридонович, оглянувшись и подумав, пришел к выводу, что многие люди живут без любви, и живут неплохо. И решил: чем меньше об этом мыслей, чувств, тем спокойнее. Уговаривая себя таким образом, он находил, что ему даже повезло: Вера была хорошей хозяйкой, заботливой матерью, да и сама собой видная — не стыдно среди людей показаться. В компании она вперед других не лезла, больше молчала, а если и говорила что, то говорила метко, твердо, с достоинством. Она и молчать умела как-то умно, и Павел Спиридонович иногда даже любовался ею, глядя на спокойное лицо, а бывало, и побаивался, особенно когда Вера сжимала губы ниточкой и смотрела пристально, не мигая. Глаза у нее темные, и тянуло к ним в такие мгновения как магнитом. К тому же, рассердившись, Вера всегда переходила на «вы».
— От вас, Павел Спиридонович, мне это даже слышать удивительно.
Скажет и снова губы сожмет.
— Да что же, — пытается оправдаться Павел Спиридонович. — Слова нельзя сказать...
Вера молчит, губы сжаты — обиделась и смотрит уничтожающим взглядом.
Однажды, когда Вера именно так смотрела, Павел Спиридонович вдруг увидел, что она похожа на змею. Сходство это до того испугало его, что он тут же постарался забыть, укоряя себя, что подумал такое о матери своих детей. «Со зла, — оправдывался он перед собою. — Только со зла».
И старался не раздражать жену.
Родители, как всякие родители, обрадовались приезду сына, тем более — единственного. Отец, высокий, крепкий еще старик, обнял за шею, похлопал по плечу; мать припала к груди, всплакнула. Обнимая и успокаивая мать, Павел Спиридонович подумал, что она постарела за последние годы, стала вроде бы меньше ростом. И впервые он ощутил какую-то вину перед родителями. Кольнула мысль, что редко он приезжает.
Вошли в дом, где, несмотря на довольно жаркий день, держалась прохлада. От стен, очевидно недавно побеленных, пахло мелом. В комнатах все было привычно, знакомо: так же стоял стол, покрытый цветастой скатертью, массивный буфет, за стеклом которого весело блестели чашки и стаканы. На полу лежали все те же дорожки; и Павел Спиридонович, осматриваясь, глядя на отца и мать, растроганно улыбался, он вдруг почувствовал, что жил здесь всегда, никуда не уезжал, да и не собирался.
Мать хотела было заплакать еще раз, шмыгнула носом и вытерла ладонью покрасневшие глаза.
— Сыночек ты мой! — сказала горестно и замолчала.
— Ну вот! — посмеялся над нею отец и напомнил, что надо бы собрать чего-нибудь на стол, потому что сын с дороги и, наверное, проголодался. Мать сразу же ушла на веранду и занялась там приготовлением, а они с отцом сидели в комнате.
— Ну, рассказывай, — попросил отец и, видать, от волнения стал сам говорить: о письме, которого они с матерью давно ждали, о новом почтальоне, о соседях. Он, всегда спокойный, даже несколько медлительный, теперь рассказывал торопливо, сбивчиво и обо всем сразу; казалось, он только и ждал сына, чтобы выговориться. Глаза его с годами стали белесыми, вроде бы размытыми, и Павел Спиридонович, подумав об этом, встал, подошел к отцу и приобнял легонько за плечи.
— Отец, отец! — сказал он, и тот замолчал на время, притих, а после снова заговорил о письме, о саде и, кивнув в сторону огорода, посетовал, что яблоки падают без времени.
— Там дальше фунтовка стоит, — говорил он радостным голосом, — те тоже падают...
И вот эта не совсем уместная радость расстроила Павла Спиридоновича; пришла в голову мысль о том,
