лететь в пространстве, и приходит леденящий душу страх. Это не страх смерти, это нечто большее, хотя если задуматься что же для человека может быть страшнее? Разве что бездонный мрак ночного неба, который невозможно охватить даже мысленно, и понимание того, что мы никогда и нигде не приземлимся? Задумаешься о будущем и спросишь себя — неужели когда-нибудь будет нестись в пустоте кабина с оплавившимися стеклами приборов? И кто-то из оставшихся в живых будет смотреть таким взглядом на желтоватую звезду? Не знаю, но мне заранее жаль этого человека. Откуда появляются подобные мысли, когда мы летим ночью и двигатели тонко посвистывают, унося нас все дальше и дальше? Странные мысли, казалось бы, что мне до будущего...
Вероятно, что все это Рогачев определил бы своим коротким «Знаю!» — и слово прозвучало бы так, что расхотелось бы говорить. Но это «Знаю!» сдавлено кипами журналов и газет и держится на отличной памяти. Удивительно, правда, отчего же он никак не осилит английский. Как-то перед вылетом, принимая решение, он сказал мне по-английски «пятьдесят на пятьдесят». Я не понял и переспросил.
«Фити-фити, — уверенно повторил он и, уловив что-то не то, сразу же отгородился: — Так нас учил преподаватель».
Я посоветовал передать тому, что он ошибся.
«Поправь, не то введет в заблуждение всех англичан, — добавил я в шутку. — Скандал будет немалый... Фифти-фифти!»
Он обещал вполне серьезно, и в этом-то я верю ему: действительно «поправит» преподавателя и докажет, что тот неправильно произносит. Бедный старикан, у него от возмущения не хватит слов: он добрый десяток лет жил в Лондоне, ушел на пенсию, а теперь, как метко определил Саныч, пасет наших баранов. Ну, ничего, выдержки у него хватит.
Рогачев меня терпел, как терпел многих, мирился с мелкими промахами в работе, и решил, что мы чуть ли не друзья. Только этим можно объяснить его приглашение ходить вместе обедать в ресторан в аэропорту, где есть столы для летчиков. Правда, возможно, я преувеличиваю, и ему просто скучно обедать одному? Ни Саныч, ни Тимофей Иванович ресторан не любят. Раньше я соглашался, потому что нас с Рогачевым обслуживали молниеносно: он написал жалобу на официанта, тот принял заказ, ушел и больше не вернулся. Рогачев обозлился и пригрозил, но официанты — ребята тертые, их чернилами не испугаешь — позубоскалили и присоветовали ему писать куда угодно, ехать в управление и даже дальше, и подсказали — куда. Они надеялись, что Рогачев, как большинство обиженных, поговорит и забудет. Кстати, они на это больше всего и надеются, потому и хамят так откровенно. Но с Рогачевым они промахнулись: вскоре появилась комиссия, и пришлось им призадуматься. А через какое-то время тот пропавший официант заболел и помер. Поэтому теперь, завидев Рогачева, который не входит, а вкатывается на своих кривых ногах, они бегут к нему сразу по двое.
Искупавшись, возвратились наши, решили, что я уснул, и будить не стали. Лика собралась было потормошить меня, сказав, что я обгорю на таком солнце, но Татьяна удержала ее и прикрыла меня рубашкой. После они ушли пить воду, и я снова остался один. Солнце и впрямь припекло, надо было перевернуться, но напала лень, а к тому же лежать вниз лицом было удобнее. Возможно, я действительно бы задремал, но вспомнилось, как Рогачев приглашал меня на день рождения Глаши.
Мне и теперь-то не вполне ясно, зачем он приглашал: к нему мало кто ходил, да и он, похоже, не любил бывать в гостях. Помнится, я спросил, что подарить Глаше, и он ответил, что достаточно какой-нибудь книги. «Но лучше без этого, — добавил он. — Я ее не балую». «Какую же ей книжку? — вслух подумал я и, сам того не ожидая, добавил: — И кстати, кто приглашает? Ты, она или вы вместе?»
Рогачев взглянул на меня и, помедлив, сказал, что приглашают они с женой. Я кивнул — теперь мне думается, он боялся услышать отказ, — а он уточнил — Глаша любила читать о природе и про королей. Даже рукой повертел в воздухе, как бы говоря: «Что-то в этом роде», но я заметил, что думал он совсем о другом.
Глашу я никогда не видел, мало что о ней знал, помнил только, как однажды Рогачев рассказывал, что она сидит дома, воспитывает детей, а работать не хочет. Я пошутил, дескать, оригинальная женщина, но он не понял и сказал, что упрекнул ее за это. Она устроилась в какой-то ларек, за два месяца «заработала» тысячу рублей, принесла деньги и положила перед ним. Рогачев поразмыслил и предложил действовать в том же духе. Глаша высмеяла его и заявила, что воровать ей скучно.
«Ты попрекнул меня, что я копейки в дом не принесла, — ответила она якобы Рогачеву. — Вот тебе копейка, а дальше — уволь!»
И попросила больше об этом не говорить. Раскрывая мне эту семейную тайну, Рогачев посокрушался над тем, что в ларьке зарабатывают больше, чем в самолете, и заметил, что Глаша совершила своего рода подвиг, к сожалению единственный.
«Годик бы поторговала, — сказал он мечтательно. — Вот тогда бы я посмотрел...»
Он не договорил, но было видно, что мысль о деньгах ему весьма приятна. Тогда же мне подумалось, что Глаша совершила не один подвиг: она родила детей, не отдала их в садик, а воспитывала сама — да, быть может, жить с Рогачевым — это тоже подвиг? Словом, было интересно взглянуть на эту самую Глашу.
Я выбрал книгу «Учитесь вязать», купил у станции метро букет цветов и поехал к Рогачевым. На звонок вышел он сам, пожал мне руку и пригласил войти. Он был какой-то праздничный, и белая рубашка с узкими погонами делала его моложе. На наши голоса в прихожую вышла Глаша, женщина лет тридцати, довольно миловидная и, судя по открытой улыбке, добрая. Мне она сразу понравилась. Рогачев нас познакомил; я вручил книгу и цветы и сказал все, что говорят в подобных случаях.
«Благодарю, что приняли наше приглашение! — мило улыбнулась Глаша. — Мы вас ждали...»
«Ох, ох! — весело захрюкал Рогачев. — Что за тонкости! Давай веди гостя в комнату...»
«За книгу особенно признательна, — продолжала Глаша так, словно бы и не слышала мужа. — Вязание — моя слабость».
И жестом пригласила меня в комнату.
Вязать она действительно любила: в квартире везде разные салфетки, накидки, а на комнатной двери красовалось сооружение из тесьмы и бамбука, напоминавшее не то рыбацкую сеть, не то паутину гигантских размеров. Впрочем, довольно оригинальное. Я запутался в нем, и Глаша, засмеявшись, сказала, что такое украшение делает квартиру особенной. Я кивнул, чем вызвал благодарную улыбку. Подойдя к полкам с книгами, Глаша похвалилась, что все она собрала сама.
«Чудесная библиотека, правда?»
Я согласился, что так оно и есть, тем более на полках кроме «макулатурных» королей стояли неплохие книги. Мой подарок Глаша воткнула между томиком лирики и какой-то коричневой обложкой и спросила, что я читаю. Отвечать не пришлось: в комнате появился пушистый кот, и она заговорила о том, что он пришел познакомиться со мною и что кот этот чудесный. Звали его Тимофей. Я вспомнил механика и невольно улыбнулся. Глаша истолковала улыбку по-своему.
«Видно, вы любите котов, — сказала она так, будто бы замурлыкала. — Этим ведь и проверяется человек, правда? А многие их ненавидят».
«Это их личная трагедия», — схитрил я, чтобы не говорить, что люди проверяются если не любовью к человеку, то хотя бы терпимостью к нему.
Она протянула мне руку и сказала, что мы, наверное, станем друзьями. Она немного играла, но это было естественно для знакомства, тем более в день рождения. У этой домашней женщины, любившей кружева и вязание, все оказывалось «чудесным» — и вещи, и люди, и коты. Она еще что-то говорила, а я только кивал. Глаза у Глаши были чистые, но веки немного припухли, как будто ее не вовремя разбудили. После мне пришло в голову, что ее не разбудили вовсе.
Рогачев тем временем привел дочерей; обе малышки были похожи на него тем, что у них были такие же вытянутые носики. Меня познакомили с ними довольно церемонно, и каждая дала подержать свою теплую лапку. После этого их отпустили играть, а Рогачев напомнил, что пора садиться к столу.
«Ты не возражаешь, если на кухне?»
Я пожал плечами, дескать, мне безразлично, и он сказал, что там можно курить.
Глаша ушла что-то там приготовить, а мы с Рогачевым немного поскучали, он, кстати, тоже заговорил о книгах, похвалившись, что им достает какая-то продавщица: Глаша познакомилась с нею, когда
