«бабушкой».
— А ты не ошибся? — спросила она прямо, зная, конечно, о наших отношениях с Татьяной. — Тебе не Лика нужна...
Я сказал, что она всегда была любопытной, и Федора, поворчав и пошуршав бумагами, надолго пропала. Подумалось, что Лика не найдется, но в тот момент услышал, что она через час прилетит.
— Но с другой девочкой, — не утерпела все же Федора и повесила трубку.
Я отправился в аэропорт и, когда ехал в автобусе, подумал, что мы и вправду всегда поступаем по чужой воле: ведь это появление Глаши подтолкнуло меня переговорить с Татьяной. Теперь Лика зайдет к ней, потому что это надо мне. Но с другой стороны, остается иллюзия того, что решаешь самостоятельно. Я оглядел пассажиров автобуса, словно бы хотел убедиться, что хотя бы они ехали в аэропорт по доброй воле, и посмеялся над собой, подумав, что нет в целом мире такого человека.
С Ликой мы встретились у проходной и договорились, что я подожду, пока она переоденется. Она едва только услышала, что нам надо переговорить, сразу же нахмурилась. Наверное, догадалась, что речь пойдет о Татьяне. Мне пришло в голову, что напрасно я примчался в аэропорт: надо было выломать дверь и вытащить Татьяну на свет божий.
Но все же в автобусе я попросил Лику передать ей несколько слов.
— И что именно? — спросила Лика строго.
— Скажи, что я все знаю и хочу с нею поговорить.
— И все?
Я кивнул, и Лика разочарованно сказала, что не стоило ехать из-за такого пустяка в аэропорт; пришлось согласиться, и это заинтересовало ее еще больше, она даже поерзала на сиденье, порылась в сумке и резонно заметила, что было бы лучше сказать эти слова мне самому.
— Она не открывает двери.
Это было кое-что, и Лика сразу ожила.
— Надо же, принцесса, — осудила она подругу, помечала и добавила: — Чего вы маетесь, не понимаю... Будет ребенок и...
Она зыркнула на меня, определяя, как я отношусь к ее словам, но продолжать не стала: хитрая, бестия, всегда рядом с кем-то, найдет каждому ласковое слово, с каждым поладит, но смотрит при этом так, что видно — себя не забывает.
— Ребенок, — сказал я, повернувшись к ней. — В этом все и дело. Расскажи мне, как это было?
Она разыграла удивление, торопливо поклявшись, что ничего не знает. Я переждал, давая ей возможность выговориться, а затем напомнил пляж в Адлере и историю ее родного дяди.
— Это-то при чем? — теперь уже искренне удивилась она. — Мы тогда дурачились, так?
— Так, — согласился я. — Рассказывай, я все равно не верю, что ты не знаешь.
Она еще поупиралась, а потом призналась, что однажды Рогачев подкатился к ней с разговором, предложил встретить после рейса. Она согласилась и, поскольку Татьяна оказалась рядом, то и ее не отпустили.
— Мы поехали ко мне, — говорила Лика глуховато, видать, ей было неловко признаваться в очередном своем поражении. — Посидели за столом, поговорили. Я все поняла, да они и не скрывали, смотрели друг на друга. После они ушли, а я осталась. Больше ничего не знаю.
— Больше ничего и не надо. — Я ехидно спросил: — Он тебе подарил хоть что за страдания?
Шутка была не очень удачная, но Лика, не заметив обидного тона, серьезно ответила, что Рогачев обещал привезти ей сувенир. Я вспомнил разговор на кухне, а Лика поглядела на меня с обидой. Пришлось успокоить ее, сказав, что дело не в сувенире.
— Да нужен он мне! — отмахнулась она и, схватив меня за локоть, сообщила, что бортпроводницы ждут нашей с Татьяной свадьбы. — Отчего о ней столько говорят? не понимаю, — добавила она, но тут же спохватилась: — Что я говорю...
— Так оно и будет, — успокоил я ее и спросил, не забыла ли она, что передать.
— Не маленькая, — ответила она бойко и посетовала только на то, что, видать, от подруги быстро не вырвется.
— Ничего я подожду.
На другой день, подписывая задание на вылет, Рогачев сказал Санычу как бы между прочим, что вечером у него важная встреча и надо возвратиться по расписанию. Это предназначалось мне: Санычу наплевать, встречается Рогачев вечером или не встречается.
— Погода звенит, — добавил Рогачев. — Самолет дали.
— Ага! — откликнулся Саныч и взглянул на командира с удивлением — чего пристал?! Он ведь понимал, что есть сотни причин, которые могут сорвать рейс. — Звенит...
Мне же стало ясно, что вечером они встречаются; возможно, он знал о приходе Лики и о том, что Татьяна отказалась ее слушать. Как передала Лика, она прервала ее и сказала, что обо мне не хочет слышать ни слова. Это Лика проговорила с радостью, но поспешно добавила, что она все же сказала то, что я и просил. Татьяна ничего не ответила.
«Нескладно как-то, — посочувствовала мне Лика. — Но ты не падай духом. Когда я сказала, что девочки ждут свадьбы, она взглянула с интересом...»
Она бы еще много чего наговорила, но я спросил, сказала ли Татьяна что-либо о Рогачеве.
«Нет, — ответила она. — Сам понимаешь, мне начинать неудобно, будто бы от ревности...»
Кажется, в этом она перехватила через край, но что делать — обольщаться всегда приятно.
Когда мы взлетели и пошли на Львов, я об этом думал и отчего-то вспомнил, как мы с Татьяной однажды разругались после кино. Мелькнула мысль, что она возненавидела меня гораздо раньше, еще до моего звонка Глаше и до встречи у нее в комнате. Так оно, наверное, и было, хотя Татьяна и сама не понимала этого...
В кино она забывала обо всем на свете и, захваченная каким-нибудь действием, подавалась вперед, сжимала руки, хмурилась и, бывало, шептала что-то. У нее приоткрывался рот, и я, наблюдая незаметно за нею, посмеивался в душе или нарочно сжимал ей локоть. Она поворачивалась ко мне и смотрела с нескрываемым удивлением — а кто это рядом? Я был уверен, что она забывала даже обо мне.
Оказывалось, она подмечала массу деталей и, когда мы выходили из темного зала, рассказывала мне целые эпизоды. Получалось, что каждую картину я смотрел как бы дважды.
«Ты заметил след от самолета? — опросила она меня однажды. — Не помню, как он называется... Они как раз бежали к лесу...»
След назывался инверсионным, но я не приметил ни его, ни самолета, а если бы и приметил, то пропустил бы без внимания, понимая, что снимали картину в наше время.
«Как это, ничего удивительного? — возмущалась Татьяна. — Действие происходит когда? Двести лет назад. Какие же самолеты?»
Я отвечал, что, во-первых, не двести, а поменьше, а во-вторых, самолеты теперь везде, чистого неба не отыскать днем с огнем и след этот никакой роли не играет.
«Попал в кадр случайно, — говорил я, зная, что она не примет никакой случайности. — Подумаешь...»
Она смотрела на меня так, словно бы я говорил чепуху, которую не стоит и слушать: для нее кино было реальной жизнью, но видимой как бы из окна комнаты. Как-то я попытался убедить ее в том, что экран есть экран, у него свои законы, свои и ошибки, и нельзя все принимать на веру, — она взглянула так, будто бы я пытался ее разыграть. Пришлось замолчать. Кстати, я все собирался спросить, когда она увидела свой первый кинофильм, возможно, это произошло довольно поздно, когда она была взрослой, или же видела их в детстве мало. Впрочем, быть может, дело и не в этом, к тому же я так и не спросил.
Название фильма, того самого, после которого мы разругались, мне не запомнилось, но еще в зале я заметил, что Татьяна терла глаза. А наша соседка даже всплакнула, пошмыгав носом, и все комкала в руках белый платок. Вот эта женщина меня разозлила больше всего, а тут еще Татьяна принялась пересказывать фильм, я оборвал ее на полуслове, сказав, что увиденное просто отвратительно.
Конечно, я перехватил, даже в самом захудалом фильме можно при желании отыскать что-то стоящее. Татьяна восприняла мои слова как личное оскорбление и заявила, что давно не видела такой чудесной
