— Можно, — ответила Лена убежденно. — Так же, как и прошлое, которого ты боишься. Хочешь, я скажу тебе, что произошло с тобой недавно? Ты ведь считаешь меня ребенком, думаешь, я ничего не вижу и не понимаю, думаешь о том, как бы избавиться от меня. А я все понимаю, все...
Возражать было глупо, и я шутя предложил рассказать о моем прошлом, да и о будущем.
— Только прошлое, — оговорила она и довольно точно угадала, что у меня были неприятности, которые я никак не могу забыть. — Есть у тебя женщина, она не отпускает тебя. Так что все просто, — закончила она.
Я не сразу ответил, а потом как-то так получилось, что я заговорил о полетах, о сиянии, о том, как я смотрел на звезды, как запутался в жизни и не понимаю ни себя, ни людей; рассказал о Татьяне, о том, что до сих пор не верю в ее гибель. Лена внимательно слушала, мы брели неторопливо, и я, выговариваясь, чувствовал, как мне становится легче. Мелькнула мысль, что давно надо было рассказать кому-нибудь, но тут же я подумал — а кому довериться? Удивительно, но среди множества людей у меня нет человека, кому можно бы доверить свои мысли, не боясь, что осмеют за них, и надеясь на понимание. Мы как раз подходили к улице, где я снимал домик, и Лена взяла меня за руку, остановила:
— Дальше не пойдем!
Я подумал, она не хочет, чтобы я провожал дальше, но она, помедлив, сказала, что не пойдет сегодня домой. Этого я не ожидал и как-то глупо спросил:
— Почему не пойдешь?
— Не пойду, — упрямо повторила Лена и добавила еле слышно: — Если ты не прогонишь.
Я сбивчиво заговорил, что она мне нравится и что я сам не представляю, что делать; молол какую-то чепуху и договорился до того, что мы всегда ошибаемся.
— А родители! — воскликнул я. — Они с ума сойдут, если ты не придешь домой.
Я ухватился за эту мысль о родителях, но Лена улыбнулась:
— Я их предупредила, что поеду к подруге, — объяснила она. — У меня подруга живет в районе...
Она еще что-то говорила, но я почти не слушал. Выходило, Лена опередила меня в мыслях, она заранее знала, что произойдет... Но откуда ей, жившей на свете так мало и не имевшей опыта, знать было, как произойдет? Откуда? И откуда уверенность?
— Лена, — начал я, но она меня тут же перебила, повторив, что домой не пойдет.
Мы так и стояли посреди дороги, пока запоздалая машина не согнала нас оттуда, и после этого я обнял Лену, поцеловал, и в мой домик мы шли молча, как заговорщики, На другой день я проводил Лену домой.
Возвращаясь, шагал по темной улочке, над которой раскинулось по-южному черное небо с огромными чистыми звездами, и неожиданно в полночном покое домов и садов, в незлобивом собачьем лае, сопровождавшем меня, я ощутил сильное желание жить, просто-таки почувствовал душой единство со всем огромным миром, с домами и звездами, с собачьими голосами, уводившими мои мысли в детство, и с чернотою неба, впервые не испугавшей меня. Смутно подумалось о Лене, о самом себе и о том, что я был рожден, и жил, и летал только для того, чтобы однажды пройти по этой никому не известной улице вот такой темной ночью. Странная и, возможно, пустая мысль, но тогда она показалась мне очень важной; мне почудилось, я увидел свою жизнь от начала и до конца, увидел жизни других людей, многих, живших давно, и тех, которые будут жить после. Чувство единства с людьми и миром жило секунды, но и за это время я поверил, что жизнь, как и черное небо, не имеет границ, и появилась уверенность, что люди, несмотря ни на что, поймут самое главное: если и есть что ценного в мире, то это душа человеческая, которую невозможно ни оценить, ни вычислить; в те секунды я знал, что всегда будут такие, как Саныч, проснутся и заговорят похожие на Тимофея Ивановича, и все это вопреки тому, что люди внешне безразличны к себе подобным, всячески подчеркивают это, а на самом деле жить не могут без других. Понимание того, что люди только тогда и становятся людьми, когда живут для других, возвращало мне устойчивость. Мне вспомнилось, как я смотрел на звездное небо из своей кабины, и пришло в голову, что огромный мир ласково безразличен к нам, он не замечает ни нашей любви, ни ненависти. Он бесконечен и подобен душе человеческой, и поэтому не было ничего удивительного в том взгляде, каким я увидел нашу планету далекой звездой. Не зря ведь говорят, что любая фантазия — это всего лишь несбывшаяся надежда. И совершенно отчетливо я понял, что наша сила и наша слабость таятся в одном и том же, — мы люди, и наши души до конца не могут постичь мир, но смотрят на него с изумлением, а значит, далеки до понимания, и всегда будут далеки. К счастью... Так ли это — к счастью? — я не знал, потому что ведь нам никогда не узнать истину. Давно было сказано, «все не то, чем кажется», и единственное, что нам остается, чтобы сберечь душу, — это жить... Блеснувшие нитки рельсов оторвали меня от размышлений, и, взглянув на дома, я увидел, что пришел к своей будке. Открыв калитку, я первым делом сорвал два яблока, потому что почувствовал сильный голод, зашел в домик и, раздевшись, упал на постель. Заснул я мгновенно и счастливо, как засыпал только в детстве, будучи уверен, что новый день принесет нечто удивительное.
Первый раз меня разбудили какие-то голоса, стук калитки, шаги. Уже светало, но вставать было рано, и я снова уснул. Нина Васильевна подняла меня тремя сильными ударами в стену, и со сна я никак не мог взять в толк, о чем она говорит, но по ее лицу видел, что произошло что-то неприятное. Оказалось, еще до моего появления она сдала этот домик и получила деньги, а теперь тот человек приехал. Какой человек? какие деньги?
— Быстрее собирайся! — заторопила она и пояснила: — Я не надеялась, что он припрется.
— Куда же мне?
— А куда хочешь, — буркнула она. — Квартир хватает, на дворе не зима. Вот тебе пятнадцать рублей, держи! И давай поскорее...
И снова закрутилась по двору, как укушенная собака, схватила зачем-то кастрюлю, выругалась, бросила ее, зыркнула в мою сторону. Деньги она всунула мне так ловко, что я не сообразил, отчего пятнадцать. Покидал в сумку одежду и пошел со двора. На улице я постоял, не зная, куда идти, и отправился к морю. Когда переходил перекресток, то увидел на трамвайной остановке двоих: женщину в марлевом платье и какого-то здоровяка с толстым чемоданом. Мне все стало ясно: Нина Васильевна сопротивлялась все эти дни, а сегодня утром сдалась: чемоданы барахла перевесили. Я спустился на пляж: мне ничего не оставалось, как дождаться Лену, а после отправиться на поиски жилья. В моем положении не было ничего веселого, но я и не грустил, подумав, что жизнь оберегает меня от ожирения и время от времени преподносит что-то отрезвляющее. Я разделся и нырнул. Это было вместо умывания. Когда же вышел из воды на песок, то прямо под ногами увидел затертый до желтизны корпус часов. Что-то знакомое увиделось мне в этой блестящей железке, отмерявшей когда-то людям дни жизни. Я поднял корпус, подумав, что это был бы неплохой талисман, как раз в духе времени, посмотрел сквозь него на спокойное море, а затем размахнулся и зашвырнул подальше.
Устроился я без особых хлопот; мы с Леной походили по дворам, и она сердилась на меня за то, что я не хочу поселиться у нее. Я только посмеивался, говоря, что нам теперь надо держаться друг от друга подальше. Она легонько била меня по спине кулачком. В одном дворе невысокий хозяин проявил ко мне участие и предложил раскладушку под сливою, заметив, правда, что цена такому благодеянию довольно высокая. Я согласился и спросил, если в дождь я переночую под навесом, где стояло шесть кроватей, не изменится ли оплата. Он выслушал, подумал и серьезно ответил:
— Нет, цена не изменится.
Лена дернула меня за руку, но я все же согласился на это место «под сливою», а после объяснил ей, что спать в душной комнате еще хуже, к тому же я буду жить хотя бы и в саду, но совершенно отдельно. Она не согласилась и долго еще говорила, что я напрасно не слушаюсь ее и что можно найти что-нибудь поприличнее.
Я прожил на 12-й станции еще десять дней; к концу августа из дачных мест началось повальное бегство, и пляж быстро опустел. Лена вышла на работу, и мы встречались только вечерами. В первый же день сентября, словно по заказу осени, прошел небольшой, но нудный дождик, а потом он наведывался каждый вечер. Все вокруг изменилось, стало серым и скучным, какими бывают только дачные места в конце сезона, глубокой осенью. Пригород этого приморского города мне надоел, и думалось, что в жизни моей прошел какой-то сезон и впереди ожидало что-то новое. Все чаще и назойливее приходили мысли о возвращении, о комиссии — что там мне припасли? — о расставании с Леной. Последнее время она
