–
–
Прежде чем я успел произнести слово в свою защиту, хозяин, все еще в роли молодого офицера, сказал:
– Вышло, однако, что я рассчитал неправильно. Видя, как поступают с человеком, которого они, при всем к нему презрении, все же признали своим главой, горожане разъярились. В то же день озлобленная толпа явилась на Соборную площадь, чтобы его спасти. Снова мне пришлось приказать своим людям открыть огонь, и на этот раз несколько человек было ранено. Мне ясно, что в следующий раз горожане выступят организованней и большими силами, и тогда нам несдобровать. Так вот, сэр, что мне делать?
– Согласен, перед вами трудная дилемма. И что вы предприняли?
– Мне нужно найти способ избавиться от настоятеля, но сделать это таким образом, чтобы запятнать его в глазах горожан. Мне известно, что они презирают его за жадность и продажность, а в истории с Бергойном подозревают и нечто худшее. Необходимо напомнить им об этом. Тем или иным способом я должен отделить Фрита – общественного деятеля и символа сопротивления – от Фрита – презираемого частного лица. Необходимо его опозорить, выставив на общее обозрение его известные слабости. Я знаю, что Холлингрейк, казначей, злится на него за какую-то давнюю совместную затею. Нет врагов более жестоких и готовых к мести, чем прежние союзники – как и прежние любовники. Я велел негласно привести его ко мне.
–
Меня немало утешила реакция Остина, который с открытым ртом уставился на старого джентльмена. Я справился лучше, чем он.
– Да что вы, – запротестовал я.– Неужели, по-вашему, Холлингрейк был замешан в это дело?
Хозяин не отрывал взгляда от Остина.
–
На лице Остина, воззрившегося на хозяина, был написан откровенный ужас, и я начал подозревать, что на самом деле он исполняет свою роль лучше, чем я. А что означали слова, будто Фрит ограбил свою семью? Я об этом ничего не знал.
–
– Вы предполагаете, что существовал заговор? – воскликнул я.
Старик хозяин обратил ко мне холодный взгляд своих молодых глаз:
–
При этих так хладнокровно сказанных словах у меня по коже подрал мороз.
– Но кто однажды принял этот принцип, будет применять его снова и снова, – возразил я.– Всегда найдется оправдание тому, чтобы пожертвовать одной жизнью ради спасения многих.
– Иногда это бывает правильно, – бесстрастно произнес старик.
Его замечание меня поразило. Он, кажется, понял, о чем я думаю.
– В конце девятнадцатого века, ведя безопасное и удобное существование, трудно, наверное, поставить себя на место человека, вынужденного к решительным действиям, – сказал он.– Что бы вы сделали в таком случае, доктор Куртин: смирились с обстоятельствами и уступили город врагу? Или кинули кости, рискуя всем, что имеете?
– Не знаю.
– Отважиться на такой риск – это приключение, которому в жизни нет равных. Только так человек может почувствовать, что живет. Иначе он покойник, только не погребенный.
Произнося эти слова, он не спускал глаз с Остина, который с расстановкой кивал.
– А Холлингрейк понимал, в чем его приглашают участвовать? – спросил я.
Старый джентльмен обернулся и подарил меня восхищенным взглядом, словно я придумал новый поворот в игре. Затем он обратился к моему другу:
– Что скажете, Фиклинг? Вы так его играете, что должны лучше нас с Куртином понимать, чем он руководствовался. Догадывались вы, что заговор, в который вы ввязываетесь, закончится смертоубийством?
Остин с трудом выговорил:
– Да, догадывался. Хотя каким-то образом вытеснил это из своего сознания.
– Тогда, парень, играй роль, которую на себя взял! – взревел старый джентльмен. В миг он вновь