– Так в чем проблема?
– Да ни в чем. Не заводись, Пэ.
– А я и не завожусь. – Гусев взял стакан и отхлебнул. – Просто обидно бывает иногда. Такие интонации звучат – как будто мы впустую работали.
– И вовсе даже не впустую! – обиделся за выбраковку Данилов.
– И на фига этим уродам знать, кто автор птицынских заметок?
– Это ведь контрразведка, Пэ. Мало ли чего они задумали. Может, хотели все на ЦРУ свалить. Найти разработчика и представить его как агента мирового империализма... Хотел бы я познакомиться с этим Птицыным. Хотя бы посмотреть, какой он был, – пробормотал Данилов, глядя под ноги. – Жалко, уже не получится.
– Его звали Лебедев, – сказал Гусев. – Лебедев Павел Леонидович. И ты прав, Данила. Этого человека больше нет.
Он перевернулся на спину и закрыл глаза.
– Бывает... – сообщил Данилов философски.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
В некоторых хрониках говорится, что он умер сам, без видимой причины, умер, сидя в седле. В других кровавую эпопею князя обрывают копье или меч. Они сходятся лишь в описании последующих событий. Найдя тело Дракулы, бояре изрубили его на куски и разбросали вокруг. Позднее монахи из Снаговского монастыря, не забывшие щедрости покойного, собрали останки и предали их земле.
С утра Ирина, как обычно, писала заключения по результатам обследований, которые провела вчера. За дверью кабинета стояла глубокая ватная тишина, изредка нарушаемая шорохом чьих-то обутых в тапочки ног и поскрипыванием кресел. Нормальная рабочая обстановка, всеобщий покой и заторможенность. Только непривычный к этой атмосфере человек мог бы отметить легкое напряжение, разлитое в воздухе. Ничего удивительного – в отделении функциональной неврологии не от грыжи лечат, здесь особый контингент, и от него исходят не всегда приятные флюиды. А может, все дело в едва различимом запахе лекарств, совсем не таких, какими обычно пахнет в больнице.
Ирина строчила заключения, иногда отвлекаясь, чтобы поразмыслить. Во время одной из таких отключек она вдруг поняла – ей что-то мешает. Оказалось, в коридоре, буквально под дверью кабинета, появился источник загадочного низкого гула. Ирина прислушалась. Гул разложился на два женских голоса, что-то назойливо бубнящих. И чем больше она прислушивалась, тем больше эти голоса мешали писать.
Помучившись еще минут десять, Ирина поняла, что работать так невозможно, и выглянула за дверь.
Ну, разумеется! По обе стороны от входа в ее кабинет стояли два глубоких кресла, и в каждом из них расположилась слабоумная бабушка. Судя по всему, старухи были еще и полуглухие, так как разговаривали на повышенных тонах, постоянно друг друга переспрашивая. Удобный диван неподалеку их не привлекал, они просто не соображали, что туда можно пересесть, а вот эти кресла, между которыми метра три...
Ирина вернулась на место, покачала головой и попробовала снова заняться делом. Но оказалось, что не слышать разговор за дверью она больше не может. Речь обеих старушек была наполнена многозначительными интонациями и привлекла бы внимание любого нормального человека – казалось, что бабульки обсуждают проблемы войны и мира. Да к тому же и в полный голос.
Ирина через силу продолжала стучать по клавишам, но в какой-то момент не выдержала и прислушалась – о чем же за дверью идет речь. Тут как раз к беседе присоединилась третья бабка. Конечно же, усевшаяся на приличной дистанции от первых двух, поближе к тихо бормочущему телевизору.
– А как вас зовут?
– Лидия Ивановна.
– Какое имя красивое – Лидия... А у меня внучка Лидочка... Представляете, маленькая совсем.
– Да, а у моего мужа, он, правда, уже покойный... Жалко, так тяжело умирал человек... А такой человек был хороший... Как его моя дочка любила! А дочка замечательная. Когда она, бывало, звонит мне в больницу и спрашивает – а как папа, – я говорю, вот папа так-то и так-то, ты не волнуйся... Она говорит – ничего, я сама ему позвоню. Вот как отца любила! Боялась, вдруг я чего ей недоскажу, как с ним плохо. Беспокоилась.
– А у меня ведь тоже внучка есть, только уже большая. Наверное, почти как ваша дочка.
– А вам сколько лет?
– Да мне... Семьдесят восемь.
– Ну! Это вы еще молодая. Когда вам будет восемьдесят пять, как мне, вот тогда вы поймете, как это – быть старой.
«Чистой воды “салонное слабоумие”, – подумала Ирина. – Ну, это надолго. Они могут поддерживать такой разговор до бесконечности, пока родственников и знакомых хватит».
И действительно, беседа плавно разворачивалась именно по такому сценарию. В кабинете Ирина тупо глядела в монитор и отчаянно боролась с желанием то ли побиться головой об стол, то ли выйти и поубивать бабушек.
Примерно через полтора часа старушки все-таки умолкли, потому что забыли, о чем дальше положено разговаривать. Или не могли вспомнить, у кого еще какие родственники есть. Споткнулись на ровном месте. Ирина слегка приободрилась. И тут...
– А вот этот-то, посмотрите! Он второй раз за утро идет курить. Надо же, как люди курят! Вредно! Нет, вы не знаете, Елизавета Марковна, как это вредно! Я была в санатории, где нам рассказывали о том, как именно влияет курение на здоровье человека. Нет, вы не представляете! Да-да-да, и легкие, и печень даже страдает!
– Надо же, и печень?!
– Да-да-да!
И бабки с упоением погрузились в благодатную тему – перемывание косточек молодежи, которая злоупотребляет курением, пьянством и другими формами разврата. Ирина со стоном уронила голову на руки. «Господи! Ну за что?! Ладно, какое-то время я не обращала на них внимания. Потом оказалось, что мешает гул. Потом ты начинаешь понимать, что слышишь этот дурацкий разговор во всех подробностях. А когда начинается обсуждение того, насколько плохо себя ведет нынешняя молодежь... В том числе и тот, кто второй раз за утро идет в курилку... И это – безумные дуры, у которых даже компьютерная томография наличия мозгов не обнаружит! Да, очень хочется выйти с большой дубиной и сказать – если вы сейчас не заткнете свои языки в свою поганую задницу... Но сделать этого никак нельзя.
А хорошо бы!!!
Неплохо бы принять такой закон, чтобы некоторые категории стариков тоже списывали в брак. Только не получится – власть имущие чересчур пекутся о старых людях. Почему-то считается, что именно такие бабки – главная опора правительства».
Ирина решила взять себя в руки и как-то справиться с эмоциями. «Они же старые, они маразматички, у них “салонное слабоумие”. Заняться им нечем совершенно. Дрыхнуть круглые сутки они не могут, им еще не выдали достаточное количество таблеток. Бедные старухи. И все-таки... Сдохли бы они поскорее!!!
Вот если бы они все передохли! – мечтала Ирина, позабыв, что минуту назад пыталась вызвать в себе понимание и сочувствие к чужим проблемам. – Тогда никакая сволочь не могла бы мне лично сообщить о том, что я обязана делать и как мне вредно что-либо делать вообще в этой жизни. Например, моя проклятая бабуля, мать ее за ногу... Они, суки, ведь тоже занимались черт знает чем в свое время, а теперь не могут! Реализовать свои потуги на то, как должен быть устроен мир с их точки зрения, они тоже не в состоянии. И поэтому сидят и брюзжат. Все, на что способны. Безмозглые старые коровы!
И почему меня это так заводит, в конце концов?! Да потому что они дуры! Какого черта они в таком идиотском состоянии живут на белом свете?!
И мне же еще, не приведи господь, с ними работать, и быть внимательной, ласковой, понимающей!
Да я и сейчас это делаю, потому что не выскочила и не заорала».
Старушки бубнили, Ирина злилась. Потом наступил обеденный перерыв, но уже в полвторого бабки вернулись и принялись талдычить дальше.
«Чем бы еще себя успокоить? – думала Ирина. – Ну, допустим, раз они такие живут, значит, Господь
