– Елеазар, – произнес старик-жрец, – пора.
Елеазар протянул вперед руку, в которой был зажат бесценный камень. Его священная тайна – вот то единственное, что было способно подвигнуть Елеазара на исполнение своего долга. Он даже не чувствовал его веса. Если что-то и напоминало о себе болью в груди, так это сердце.
– Это должно свершиться, – произнес старик в мантии, правда, негромко.
Елеазар промолчал. Так было легче. Он шагнул к девочке.
Главный солдат опустил ее в вино. Худенькое тельце какое-то время извивалось в темной жидкости, тонкие пальчики хватались за края саркофага. Красная жидкость перетекла через край и пролилась на пол. Ощущая на себе взгляд ее глаз, полный мольбы и немого укора, Елеазар опустил ей на грудь камень и нажал. Тяжесть камня и сила его руки утопили детское тельце еще глубже.
Азува больше не сопротивлялась, лишь прижимала к груди куклу. А затем и вообще притихла и лежала недвижимо, как будто жизнь уже покинула ее. Но ее немые губы шевелились, произнося слова, которые исчезали вместе с ее лицом, что погружалось все глубже и глубже.
Каковы они были, ее последние слова?
Елеазар знал, что этот вопрос будет преследовать его до конца его дней.
– Прости меня, – выдавил он. – И прости ее.
Рукава его туники пропитались вином, отчего защипало кожу его рук. Но он продолжал удерживать недвижимое тельце, пока не отзвучали слова молитвы.
Эти минуты показались ему вечностью.
Наконец он убрал руки и выпрямился. Азува осталась лежать на дне саркофага, придавленная тяжестью священного камня. Теперь она навсегда его про?клятая хранительница. Елеазар молился, чтобы содеянное им очистило ее душу, даровав прощение за то зло, что в ней поселилось.
Он без сил рухнул рядом с саркофагом.
– Запечатайте его, – приказал старик.
Каменная плита, которую заранее сняли при помощи веревок, снова легла на место. Солдаты намазали края крышки смесью извести и золы, навсегда скрепив ее с саркофагом.
Елеазар прижал ладони к стенке вечной темницы Азувы, как будто надеялся, что тем самым принесет ей утешение. Впрочем, оно ей больше не нужно.
Он прижался лбом к холодному, бездушному камню. Разве был у него выбор? То, что он сделал, послужит высшим целям. Увы, понимание этого не облегчило боль. Ни его, ни ее.
– Пойдем, – окликнул его старик в мантии. – Мы исполнили свой долг.
Елеазар сделал надрывный вдох, набирая полную грудь затхлого воздуха. Солдаты кашлянули и, шаркая ногами по каменному полу, потянулись к выходу. Он же остался стоять рядом с ней посреди сырой пещеры.
– Здесь нельзя оставаться! – крикнул от двери старик. – Ты должен пройти иной тропой.
Елеазар, почти ничего не видя перед собой, ибо глаза ему застилали слезы, спотыкаясь, побрел на звук его голоса.
Как только они уйдут отсюда, вход в пещеру будет замурован. Ни одна живая душа не догадается, где он был. Любой, кто попробует в нее войти, обречен.
Елеазар поймал на себе взгляд старика.
– Ты сожалеешь о своем обете? – спросил тот. В голосе его прозвучало сочувствие, но слышались в нем и стальные нотки.
Именно эта твердость и снискала ему его имя. «Петр», иначе «камень», так назвал его сам Христос, сделав апостолом, опорой и фундаментом новой церкви.
– Нет, не сожалею, – ответил Елеазар, встретив его твердокаменный взгляд.
26 октября, 10 часов 33 минуты по местному времени
Кесария, Израиль
Доктор Эрин Грейнджер легонько провела по древнему черепу своей самой мягкой щеточкой, а когда пыль осела, зорким глазом ученого вгляделась в него, подмечая тонкие соединения костей, открытый родничок. Затем ее глаза оценили степень мозолистости. Похоже, что череп принадлежал новорожденному младенцу, и, судя по расположению тазовых костей, – мальчику.
Пытаясь извлечь ребенка из грязи и камня, она смотрела на него взглядом женщины, представляя себе новорожденного малыша: вот он лежит на боку, поджав колени и сжав крошечные пальчики в кулачки. Интересно, родители считали его пульс? Целовали нежную кожу? Наблюдали, как постепенно угасает, едва родившись, его крохотное сердечко?
Доктор Эрин Грейнджер закрыла глаза. Щетка замерла в воздухе.
Она вновь открыла глаза, убрала за ухо прядь светлых волос, которая каким-то образом сумела выбиться из конского хвостика, и вновь сосредоточилась на костях. Она непременно выяснит, что здесь произошло много веков тому назад. Потому что, как и в случае с ее сестрой, этот ребенок умер не просто так. Его смерть была намеренной. С той разницей, что причиной смерти этого малыша был не плохой уход, а насилие.
Доктор Эрин Грейнджер продолжила свою работу. Теперь ее внимание было сосредоточено на крошечных конечностях. Кто-то, перед тем как похоронить мертвое тельце, попытался придать ему первоначальную форму. Увы, никакие усилия не смогли бы восстановить сломанные и отсутствующие кости, верный признак насильственной смерти. Даже две тысячи лет были бессильны скрыть преступление.
Доктор Эрин Грейнджер отложила щетку и сделала еще один фотоснимок. Время окрасило кости в тот же цвет выгоревшей сепии, что и землю, в которой они покоились, однако тщательно проведенные раскопки обнажили их форму. И все-таки понадобится еще не один час, чтобы окончательно извлечь остальные кости.
Чувствуя, как затекло одно колено, Эрин перенесла вес на другое. В тридцать два года ее никак нельзя было назвать старой, но именно такой она ощущала себя в эти минуты. Она провела в раскопе всего час, а колени уже дали о себе знать. Будучи ребенком, Эрин могла проводить так гораздо больше времени, стоя на коленях в молитве на твердом земляном полу местной церкви. Тогда она, если того требовал ее отец, могла провести в такой позе полдня – и даже не пожаловаться. С другой стороны, она долгие годы пыталась забыть свое прошлое, и вот теперь, возможно, память подводила ее.
Поморщившись от боли, Эрин встала и потянулась. Теперь края раскопа доходили ей лишь до талии. Ее разгоряченное лицо тотчас охладил приятный ветерок, разгоняя тягостные воспоминания. Слева от нее на ветру хлопали полы палаток, а по всему лагерю летали облака песка.
Летающая взвесь песка и пыли поначалу ослепила ее, и ей пришлось поморгать, чтобы она не мешала смотреть. От песка здесь не было никакого спасения. Каждый день к вечеру ее светлые волосы приобретали серовато-красный оттенок пустыни. Песок набивался в носки, скрипел, как наждак, в кроссовках, мелкие песчинки забивались под ногти, даже во рту ощущался привкус песка.
И все же стоило ей посмотреть за желтую пластиковую ленту, которой был огорожен раскоп, как ее лицо освещала улыбка. Подумать только, ее обутые в кроссовки ноги ступают по древней земле, которая дышит историей. Сам раскоп располагался посреди древнего ипподрома, на котором когда-то проходили гонки колесниц. Сам ипподром раскинулся на берегу моря, этой колыбели цивилизации. Морская гладь сверкала ослепительной лазурью, солнечные лучи придавали ей причудливый металлический блеск. За спиной Эрин протянулись ряды каменных трибун. Их истертые за два тысячелетия ярусы высились своеобразным памятником давно умершему царю, планировщику и строителю города Кесарии, печально знаменитому Ироду. Тому самому, что запятнал себя в веках избиением младенцев.
Где-то неподалеку раздалось лошадиное ржание. Нет, оно донеслось не из прошлого, а из временной
