повернул голову в ту сторону, откуда к нему прикоснулась чья-то рука. Все его актерские усилия мгновенно пошли прахом, когда вместо человеческой конечности он увидел гладящую его рубашку черную кошачью лапку. Вот он, тот самый зверь, который подкараулил Пиноккио, чтобы отобрать у него злосчастные монеты.
Федерико так и не узнал, сам ли он упал в обморок, или же его ударили сзади по голове. В любом случае он на какое-то время отключился и не помнил, что происходило вокруг и что делали с ним самим. Несколько часов спустя он очнулся повешенным на ветке огромного дуба и сразу же понял, что задыхается. Воздуха в легкие поступало все меньше, и было ясно, что если его в ближайшие минуты кто-нибудь не спасет, то смерть неизбежна. На шею была наброшена петля, узел которой медленно затягивался. Федерико даже вспомнил, что уже видел точь-в-точь такую же веревку, она украшала стены дворцового зала в тот самый день, когда он приносил клятву верности карбонариям. С его точки зрения, данной присяги он не нарушал, и, судя по всему, лишь желание найти череп и разгадать его тайну стало причиной столь печальной развязки. Он все еще отказывался верить, что столь преждевременный финал его жизни наступил по причине недопонимания, которое возникло в его отношениях с
«Мы, фашисты, должны демонстрировать свое присутствие везде, где только можно; мы должны вырваться из безвестности и серости, которая нас окружает», – прокричал Муссолини на первом фашистском конгрессе, проводившемся во Флоренции 9 октября. Младший брат Габриэле д'Аннунцио и пройдоха-внук Джеппетто Мадзини, он хотел вырваться из мглы посредственности, которая превращает человека в частицу безликой толпы и подавляет невинные, не способные сопротивляться серой массе души. И все же его настоящей болезненной слабостью был меланхолический романтизм, свойственный людям, с которыми родители или окружающие плохо обращались в детстве. Именно из этого изощренного романтизма и выковывались те идеи, под знамена которых вставали шеренга за шеренгой все новые последователи, готовые поднять восстание против унылой окружающей реальности. Муссолини тоже читал историю деревянной куклы и вынес из этой сказки один важный для себя урок: хозяин театра Манджафуоко мог сжечь кого угодно, хоть всех своих актеров-марионеток, но никакое пламя не способно повредить нити, дергая за которые настоящий режиссер направляет ход всей комедии.
В глазах у Федерико потемнело, жар с математической неизбежностью сменился ознобом, удушье заставляло тело биться в конвульсиях, как затянувшийся оргазм. Не имея возможности опереться ногами о землю, он осознал легкость человеческой плоти. Раньше он даже представить себе не мог, насколько хрупка физическая жизнь человека. В эти трагические секунды лишь одно помогало ему вырваться за рамки столь ненавистной Муссолини серости и заурядности: даже не сама смерть, а то, каким образом его решили лишить жизни. Казалось бы, элементарное, даже пошлое событие, но в то же время не лишенное своеобразной эксклюзивности, которую фашисты, эти чудовища вечности, пытались нивелировать количеством смертных приговоров, приводившихся в исполнение именно через повешение. Сейчас, свисая с векового дуба, Федерико ощущал себя способным пронести свои идеи через века и эпохи, призывая народ к восстанию и возрождению и попутно огнем и мечом уничтожая целые поколения тех, с кем плохо обращались в детстве. Педагогическая система Коллоди была категорически против столь жестокого обращения с детьми. А Пиноккио, этот новый Адам, созданный из дерева, чуть было не обуглился, стараясь донести до окружающих великую ценность своего жизненного опыта.
Во всем этом бреду Федерико время от времени с сожалением вспоминал, что не успел попрощаться с Антонио. «Что он подумает, когда узнает о моей смерти? А Коломбина – заплачет ли она? И все же, если правда, что Марк не умер, а продолжает жить, только как-то иначе, то, наверное, и я не исчезну окончательно и смогу возвращаться сюда, чтобы продолжать начатое при жизни дело. Актеры замуруют мое мертвое тело в стенную нишу сурового подземелья на каком-то далеком провинциальном кладбище, но я не удовольствуюсь вечным покоем и приятным беззаботным времяпрепровождением». Чтобы умереть, тоже требуется сила воли – той самой воли, которой Федерико в себе не ощущал, так как полагал, что время исчезнуть навсегда еще не пришло.
Глава восьмая
Антонио проснулся с первыми лучами солнца и, увидев, что Федерико в номере все еще нет, не на шутку разволновался. Он стал собираться, готовый немедленно предпринять самые решительные действия, чтобы найти друга. Он был готов просить о помощи кого угодно, даже парочку актеров де Лукка, лишь бы его усилия не оказались напрасны. Примерно в это же время ему позвонил Ласло: два билета были заказаны, и друзья могли отправляться в аэропорт, чтобы улететь из Италии первым же трансатлантическим рейсом. Мексиканец поблагодарил адвоката за выполненную просьбу и пообещал больше не предпринимать никаких шагов, не посоветовавшись или, по крайней мере, не сообщив, куда собирается ехать. К сожалению, в данный момент неожиданное исчезновение Федерико потребовало новой корректировки планов, причем весьма и весьма серьезной.
Антонио спустился по лестнице и заказал себе кофе в гостиничном ресторане. Естественно, он поинтересовался у портье, не оставляли ли для него ночью какого-нибудь сообщения. Получив отрицательный ответ, он не сдался и стал расспрашивать администратора, не помнит ли тот, в котором часу вышел из гостиницы профессор Канали. Были опрошены все сотрудники отеля, дежурившие в ночную смену, и по их туманным ответам, напоминающим застиранные чернильные пятна на грязно-сером полотенце, получалось, что друг Антонио покинул отель незадолго до полуночи. То есть Федерико ушел почти сразу же после того, как мексиканец уснул. Обычно Антонио засыпал гораздо позже, уже под утро, но накануне вечером, перенервничавший и полный впечатлений от событий в доме де Лукки и на кладбище, уставший и измотанный из-за разницы часовых поясов, он заснул как убитый, едва они вернулись в гостиницу. Федерико же не только не лег спать, но почему-то ушел, не соизволив оставить хотя бы короткой записки, куда направляется и почему решил уйти один.
Прежде чем отправиться на поиски, Антонио провел разъяснительную работу с дежурным администратором: во-первых, он предупредил, что вернется к полудню, а во-вторых, настойчиво просил постараться задержать любого, кто будет интересоваться им самим или Федерико, вплоть до его, Антонио, возвращения. Он вышел из отеля, сам не зная, куда идти и где искать своего приятеля. Кварталы старого города были довольно далеко; еще дальше находился парадный туристский район. Над древней тосканской столицей занималось новое утро, ржавый свет которого чуть смягчала прозрачно-золотистая дымка, поднимавшаяся над рекой. Антонио не переставал думать о Федерико, об их дружбе и о том, как их характеры дополняли друг друга. Каждый из троих приятелей безотчетно пользовался всем тем, что бескорыстно давали ему двое других. Федерико был самым образованным, просвещенным, но при этом и самым наивным из них троих. Марк, в чем-то похожий на Антонио в отношении к жизни, не упускал возможности подшутить над простодушием итальянца. Сам же он был человеком меланхолического темперамента, но при этом, как ни парадоксально, увлекающимся и склонным к азарту самой высокой пробы: ему претило все, что было слишком банальным, знакомым и понятным. Тем не менее по натуре англичанин был довольно замкнутым и даже робким. Эти качества были сорваны с него, как маска, с появлением в его жизни той самой женщины, к которой Федерико относился с неприязнью, а Антонио еще не имел возможности с нею познакомиться. Ада Маргарет Слиммернау, судя по всему, чем-то походила на его мать: законченная фаталистка и оптимистка, считающая свою драгоценную персону центром если не всего мироздания, то по крайней мере какой-то весьма значительной сферы, которая вращается вокруг своей оси, не встраиваясь ни в какую более масштабную систему и не подчиняясь законам всеобщей небесной механики.
Приехав из Мексики, Антонио вдруг осознал, что к лучшему в его жизни ничего не изменилось. Наоборот, он лишь увидел, что самые близкие люди начали отдаляться. Со смертью отца в его жизни наступила череда потерь – не только уходящих навсегда друзей и родных, но и потери чувства настоящей человеческой близости. Конца этим неприятностям пока что не предвиделось. Раньше жизнь отца во многом определяла образ жизни самого Антонио – приезды и отъезды, путешествия и каникулы, проекты и планы, его амбиции, главной из которых было амбициозное желание не иметь никаких амбиций. «Я хочу стать никем», – заявил семилетний Антонио, стоя рядом с раздававшим автографы отцом на приеме в
