Закончив, Всеволод Николаевич вызвал секретаря и распорядился отправить материалы Берии. Снова всесторонне обдумав ситуацию, народный комиссар решил, что его личная судьба в связи с этой пикантной историей не должна подвергнуться дополнительным испытаниям.
Но этим же делом в то же самое время продолжала заниматься и прокуратура. Важняк Шейнин честно отрабатывал хлеб — он долго беседовал с матерью Володи Шахурина и познакомил её с содержанием копий дневников и письменных документов тайной организации.
Софью Мироновну совершенно не устроила руководящая роль сына в классе. Не помогали переубедить и железные аргументы, написанные его рукой и подтверждавшие это. Ослепление матери можно понять — семье хватало кривотолков о роли Володи в гибели Нины Уманской. Подняв бучу, она уже не могла сделать сыну хуже, а вот попытаться перенести часть ответственности за недостойные игры с пятнадцатилетнего «рейхсфюрера» на его друзей ей казалось вполне по силам. Мать считала, что допросы остальных участников смогут выявить ключевую роль кого-нибудь из друзей Володи. Лев Шейнин не возражал против такой постановки вопроса.
В рамках расследования он вызвал к себе одного за другим всех мальчишек и даже кое-кого из одноклассников заговорщиков. Им разрешили приходить вместе с родителями. На протоколах, которые велись по ходу бесед, следователь зачеркивал типографскую надпись «Допрос» и от руки писал — «Опрос свидетеля». Отношение Льва Шейнина к ребятам складывалось лояльное. Кончилось тем, что он написал заключение, где охарактеризовал действия школьников «игрой» и высказал мнение, что уголовное дело против них заводить нецелесообразно. Узнав об этом, ребята заметно успокоились и начали потихоньку забывать волнения, охватившие их сразу же после трагедии.
Такое положение дел никак не устроило Софью Шахурину. Поняв, что от прокуратуры ей не добиться не только обелить сына, но даже констатации факта, что ответственность за происшедшее вместе с Володей делит кто-то третий, она написала заявление на Высочайшее имя с просьбой разобраться во всём более объективно и наказать виновных. Похоже, Шахурину не смутило ничего — ни авторство документов, ни «должность» сына в организации, ни его конкретные поступки. Получив письменный вопль Софьи Мироновны, Иосиф Виссарионович изучил его и положил на время в стол.
«Обвиняемые», как их уже априори именовал Влодзимирский, не подозревали, что оставались считанные дни или часы до момента, когда Сталин примет окончательное решение об их судьбе и судьбе их родителей. И тогда всех их или спихнут кованым чекистским сапогом в выгребную яму жестокого следствия, или пока помилуют, после чего в их биографиях происшедшие события останутся до поры до времени только бельмом в личных делах, строго напоминая и им, и надсматривающим, что всё-таки спотыка-а-ались они на пути строительства светлого будущего.
9
К моменту появления Лёни Реденса на свет его семья находилась на недосягаемой высоте даже для тысяч семей высшей советской знати — он родился родственником Сталина. Мама Лёни, Анна Сергеевна, старая большевичка и активистка, доводилась старшей сестрой Надежде Сергеевне Аллилуевой, второй и любимой жене боготворимого всеми Вождя. Лёнин отец, польский революционер Станислав Францевич Реденс, с первого дня советской власти стал видным чекистом, личным секретарем Феликса Дзержинского. Казалось, Реденсам-Аллилуевым предназначена благополучная и спокойная жизнь, но причудливая История имела на этот счёт собственное мнение, предопределившее другую судьбу их семьи. Оказавшись в 20-х годах среди высших исполнителей сталинской воли в органах, Станислав Реденс был приговорён, со временем, напороться на его «заточку». Этому способствовали и ускорили развязку ещё два обстоятельства.
Во-первых, Реденс доводился Вождю, хотя и сводным, но родственником, а родственников Иосиф Виссарионович недолюбливал, особенно после самоубийства его жены Надежды в 32-м. Трудно найти ветвь родных и близких расстроенного вдовца, не пострадавшую после этого несчастья от привязанности горца.
Во-вторых, Станислав Францевич по стечению обстоятельств превратился в личного врага Берии, на долгий срок избранного Вождём своим карающим мечом. С Лаврентием свояк Вождя рассорился в конце двадцатых, когда его послали руководить НКВД Грузии, где будущий оберчекист мечтал бесконтрольно, но только не для Сталина, хозяйничать.
Станислав Реденс, поднявшийся до ключевого поста начальника НКВД по Москве и области, пал в 38 -м, вскоре после того, как Берия подпёр Ежова на посту главы НКВД. Сначала, по хорошо отработанной технологии, Реденса перебросили на новую работу — наркомом НКВД Казахстана, откуда чуть позже вызвали по делам в Москву, где у него уже не осталось открытых союзников в органах. В Москве Станислава Францевича арестовали и после энергичного следствия приговорили к смерти.
Так десятилетний Лёня лишился отца, но не «входа» в дом Вождя. Ведь и после ареста Реденса за семьёй Анны Сергеевны, во многом благодаря стараниям её родителей, тестя и тёщи Сталина, Сергея Яковлевича и Ольги Евгеньевны Аллилуевых, оставили спецпаёк, кремлёвскую поликлинику и квартиру в «Техкорпусе» Зубалово-1. Сталин согласился на это сквозь зубы, поскольку старшая сестра его покойной жены досаждала. Обладавшая непреклонной волей, Анна Сергеевна была в состоянии сказать Иосифу в лицо многое из того нелестного, что о нём думала. И говорила. До тех пор пока свояк как-то раз не прогнал её с глаз долой, запретив Поскрёбышеву пускать родственницу на свой порог.
В пятикомнатной квартире Аллилуевых две комнаты, считавшиеся принадлежавшими «врагу народа» Реденсу, опечатали, а потом и вовсе заселили соседями — семьёй переброшенной с периферии на должность замнаркома здравоохранения Ковригиной.
Встречи с Вождём были в Лёнькиной жизни нечастыми. Это происходило, пока они жили в Зубалово, но во время таких встреч Сталин иногда обращал на него внимание — иной раз доверял набить свою знаменитую трубку. Не так много Лёня общался и с чуть старше его двоюродной сестрой Светланой Сталиной. Но его очень занимала кипучая жизнь кузена — лётчика Василия Иосифовича, довольно долго позволявшего парню находиться возле себя.
Война застала многочисленное семейство Аллилуевых в Сочи. К началу учебного года Светлана уехала в Москву вместе с женой старшего сына Вождя от первого брака Якова Джугашвили, Юлией, и их дочкой Галей. Никто ещё не знал, что Юлия Исааковна направилась в Москву себе на беду.
С первых дней нападения на СССР Яков ушёл сражаться на фронт и вскоре попал в плен. По закону того времени, продиктованному Хозяином ещё в первые часы войны, сдача в плен независимо от обстоятельств считалась тягчайшим преступлением. Так Яков стал изменником Родины, которого, в случае возвращения домой, ожидало суровое наказание. А Юлию Джугашвили, сноху Вождя, никогда с ним не встречавшуюся, объявили «врагом народа» как члена семьи изменника Родины (ЧСИРа). Молодую женщину арестовали и на долгий срок сослали «за Можай». Внучку Сталина Гулю (Галину), по малолетству, в ссылку не отправили. Приставив няню-чекистку, Евдокию Ивановну, её определили жить к юной тётке — Светлане Сталиной. Квартиру четы Джугашвили в знаменитом доме на улице Грановского очистили от имущества и вскоре заселили… семьёй наркома авиационной промышленности Алексея Ивановича Шахурина.
Остальные члены семьи Аллилуевых добрались через Грузию до Куйбышева, где уже жили в эвакуации родственники советского руководства. Позже Светлана и Василий Сталины тоже перебрались
