подышать ночным воздухом. Он любил этот город. Рано утром жара была гнетущей, томительной — но тянулось это недолго. Обычно море со стороны Капри покрывалось рябью, и к четырем часам город уже овевал бриз — и на протяжении всего дня Помпеи благоухали, словно по весне. Да, правда, во время жары и безветрия — вот как сейчас — аристократы жаловались, что в городе воняет. Но Амплиату это почти что нравилось — запах конского навоза на улицах, мочи, собранной в прачечных, рыбного соуса, перерабатываемого внизу, у порта, пота двадцати тысяч человек, стиснутых городскими стенами. Для Амплиата это был запах самой жизни — хозяйственной деятельности, денег, прибыли.
Амплиат зашагал дальше. Дойдя до своей двери, он остановился рядом с фонарем и громко постучал. Это по-прежнему доставляло ему удовольствие — возможность войти через парадный вход, через который ему запрещалось ходить в бытность рабом, — и потому Амплиат одарил привратника улыбкой. Он пребывал в превосходном расположении духа и потому, уже преодолев половину вестибюля, обернулся и спросил у привратника:
— Массаво, а ты знаешь, что нужно, чтобы стать счастливым?
Привратник лишь качнул огромной головой.
— Умереть. — Амплиат шутливо ткнул привратника в живот и скривился; с тем же успехом он мог ударить дерево. — Умереть, а потом вернуться к жизни и наслаждаться каждым днем, как победой над богами.
Амплиат не боялся никого и ничего. И весьюмор ситуации заключался в том, что он был отнюдь не настолько богат, как все предполагали. Вилла в Мизенах — десять тысяч сестерциев! форменное разорение! но он просто не мог ее не приобрести — была куплена в кредит, выданный в основном под залог этого самого дома, который сам был куплен под залог бань — тех самых, еще не достроенных. Однако же Амплиат поддерживал эту махину на плаву и заставлял колеса вращаться — благодаря своей силе воли, уму и общественному мнению. И если этот недоумок, Луций Попидий, думает, что получит их фамильный дом обратно после свадьбы с Корелией — увы, ему стоило бы найти себе приличного юриста, прежде чем подписывать соглашение.
Дойдя до плавательного бассейна, освещенного факелами, Амплиат остановился и пригляделся к фонтанам. Водяная дымка мешалась с ароматом роз, но буквально на глазах у Амплиата напор воды начал слабеть, и Амплиат подумал про серьезного молодого аквария, который сейчас где-то во тьме пытался отремонтировать акведук. Он не вернется обратно. Экая жалость. Они ведь могли бы совместно вести дела. Но акварий был честен, а девиз Амплиата гласил: «Да сохранят нас боги от честного человека!» Возможно, он вообще уже мертв.
Зрелище иссякающего фонтана начало внушать ему беспокойство. Амплиат вспомнил серебристых рыбок, прыгающих и с шипением сгорающих в пламени, и попытался представить, как поведут себя горожане, узнав, что акведук иссяк. Конечно же, они обвинят во всем Вулкана. Суеверные дураки! Впрочем, Амплиата это не беспокоило. Зато завтра наконец-то предоставится подходящий момент для того, чтобы огласить пророчество Бирии Ономасты, помпейской сивиллы, которое он, со свойственной ему предусмотрительностью, получил еще в начале лета. Сивилла жила в доме рядом с амфитеатром, и по ночам она, окруженная дымом, общалась с древним божеством, Сабазием. Она приносила ему в жертву змей — отвратительная процедура — на волшебном алтаре, который поддерживали две бронзовые руки. От этой церемонии Амплиата бросило в дрожь, но сивилла предрекла Помпеям поразительное будущее, и эту весть стоило разнести пошире. Это ему пригодится. Амплиат решил, что соберет магистратов поутру. А сейчас, пока остальные на форуме, у него есть более неотложное дело.
Его член начал затвердевать, еще когда он только поднимался по лестнице в личные покои Попидия. Сколько раз он ходил этой дорогой! — еще в те времена, когда старый хозяин брал его, словно пса. Сколько тайных, неистовых совокуплений повидали эти стены, сколько слюнявых признаний слыхали, когда Амплиат подчинялся жадным, ищущим пальцам и угождал главе дома. Он был тогда намного младше Цельзиния, даже младше Корелии — и она еще будет жаловаться, что ее выдают замуж не по любви! Да, хозяин всегда шептал, что любит его. А может, и вправду любил. В конце концов, дал же он ему вольную по завещанию. В основе всего, чего добился Амплиат, лежало пролитое здесь горячее семя. Он никогда об этом не забывал.
Дверь спальни не была заперта, и Амплиат вошел, не потрудившись постучать. На туалетном столике неярко горела масляная лампа. Сквозь открытое окно лился лунный свет, и в его мягком сиянии Амплиат увидел Тедию Вторую; она лежала ничком, словно труп на похоронных носилках. Когда Амп-лиат вошел, женщина повернула голову. Она была полностью обнажена. Ей было уже под шестьдесят. Ее парик был надет на деревянную голову, стоящую у лампы — незрячего свидетеля происходящего. В прежние времена распоряжалась она — сюда, сюда, теперь сюда, — но теперь они поменялись ролями, и Амплиат иногда подозревал, что ей это нравится, хоть она никогда и не сказала по этому поводу ни единого слова. Женщина молча повернулась и встала на четвереньки, подставляя ему костлявые ляжки, лоснящиеся в свете луны. Она ждала не двигаясь, пока ее бывший раб — и нынешний хозяин — забирался на ее ложе.
Дважды Аттилию удавалось упереться локтями и коленями в узкие стены туннеля, и дважды напор воды сшибал его и волок дальше. Легкие его горели, тело слабело, и Аттилий понял, что у него осталась последняя попытка. Он вложил в нее все силы и раскорячился, словно морская звезда. Голова его оказалась над поверхностью воды, и он, задыхаясь и отплевываясь, принялся жадно глотать воздух.
В темноте акварий не мог определить, ни где он находится, ни как далеко его унесло. Он ничего не видел и не слышал, ничего не чувствовал, кроме камня под ладонями и давления воды, бьющей по его телу, словно молотом. Аттилий понятия не имел, сколько он так простоял, но постепенно напор начал слабеть, а уровень воды — спадать. Когда его плечи выступили из воды, акварий понял, что худшее позади. Вскоре после этого вода опустилась на уровень груди. Аттилий осторожно отпустил стены и встал. Он качнулся под напором медленного тече-ния, а потом выпрямился, словно дерево, пережившее половодье.
К нему снова вернулась способность соображать. Запруженная вода схлынула, и поскольку заслонки в Абеллине были опущены двенадцать часов назад, пока что на смену этим водам ничего не придет. То, что осталось, теперь постепенно утечет по акведуку. Аттилий почувствовал, как что-то дернуло его за пояс. Это была веревка, увлекаемая водой. Аттилий изловил ее и намотал на руку. Добравшись до конца веревки, он ощупал его. Ровненький. Похоже, она не порвалась и не перетерлась. Должно быть, Бребикс просто выпустил ее. Но почему? Внезапно Аттилия охватил страх. Ему захотелось обратиться в бегство. Он побрел вперед, но его продвижение напоминало ночной кошмар: он шел, ничего не видя, вытянув руки перед собой, придерживаясь за стену. Он брел, словно немощный старик, и не мог идти быстрее. Он чувствовал себя в двойном плену — под гнетом земли, окружающей его со всех сторон, и под давлением воды, текущей ему навстречу. Ребра его болели. Плечо горело, как будто на нем выжгли клеймо.
Аттилий услышал всплеск, а затем увидел, как вдали пронеслось желтое светящееся пятнышко, словно падающая звезда. Инженер остановился, тяжело дыша и прислушиваясь. Возгласы, новый всплеск, еще один промелькнувший факел. Его искали. Аттилий услышал далекий возглас: «Акварий!» — и попытался понять, следует ли ему отвечать. Может, он зря нагоняет на себя страх? Завал обрушился так внезапно и с такой мощью, что нормальному человеку было просто не под силу удержать веревку. Но Бребикс куда сильнее обычногочеловека. И он знал, чего следует ожидать, и должен был подготовиться.
— Акварий!
Аттилий заколебался. Другого выхода из туннеля нет — это точно. Так что придется пойти вспять, навстречу рабочим. А вот подозрения следует оставить при себе.
— Я здесь! — крикнул он и зашлепал по убывающей воде навстречу пляшущим огням факелов.
Они приветствовали его изумленно и почтительно — Бребикс, Муса и Политий. Им казалось, что выжить в этом потопе было невозможно — так они сказали. Бребикс твердил, что веревка выскользнула у него из рук, словно змея, и в доказательство показывал ладони. Даже в свете факелов на них были отчетливо видны глубокие ссадины. Возможно, он говорил правду. Голос его звучал сокрушенно. Хотя, если так подумать, всякий убийца будет пристыжен, если его жертва умудрится выжить.
— Помнится мне, Бребикс, будто ты обещал удержать не только меня, но и мою мать.
