— Какие-нибудь особые интересы? Особые таланты? Хобби?
— Никаких, господин обер-лейтенант, — скромно заявил Крамер и, довольный, сел на место. Он был солдатом, и ничего больше, и счел важным сообщить об этом. Он был уверен, что все сделал хорошо. Он, кстати, всегда был уверен в этом, пока кто-нибудь из начальства не заявлял обратного. Но такое с ним случалось редко.
Крафт перевел взгляд с грубого лица Крамера на его соседа. Он увидел юношу с привлекательными, ясными и, можно сказать, благородными чертами лица.
— Пожалуйста, следующий, — сказал он ободряюще.
Хохбауэр встал во весь свой внушительный рост и сказал:
— Фенрих Хохбауэр, господин обер-лейтенант, по имени Гейнц. Родился в 1923 году в Розенхайме. Отец — комендант крепости в Пронтаузене, кавалер орденов: Pour le merite и Blutorden. После окончания школы я добровольно пошел на фронт. Особые интересы: история и философия.
Хохбауэр сказал об этом как о само собой разумеющемся, без важничания, почти небрежно. Но при этом он следил за обер-лейтенантом. Ему очень хотелось узнать, какое впечатление произвели его слова. И ему показалось, что они произвели впечатление. Взгляд обер-лейтенанта прямо-таки мечтательно покоился на Хохбауэре.
— Прошу следующего, — произнес Крафт.
— Фенрих Вебер Эгон, родился в 1922 году. Мой отец был пекарем в Вердау, там, где я родился, но его уже нет в живых: он умер от разрыва сердца в 1933 году, прямо во время работы, его как раз выбрали главой союза ремесленников нашего района; член партии с 1927 или 1926 года. Я тоже по профессии пекарь, у нас несколько филиалов. Мое любимое занятие — мотоспорт.
Цифры, имена, даты, названия населенных пунктов, профессий, указания, объяснения, утверждения, политические, человеческие, военные подробности — все это кружилось в помещении, наваливалось на Крафта. После шестого названия населенного пункта первые он уже начисто забыл. После девятого имени он уже не помнил третьего и четвертого. Он смотрел в худые, гладкие, круглые, острые, нежные, грубые лица; он слышал тихие, грубые, резкие, нежные и лающие голоса — и все это сменилось полным безразличием.
Крафт рассматривал помещение, стены которого были обшиты досками, потолки подпирались деревянными стойками, полы — сколочены из досок. Куда ни посмотри, везде дерево. Истертое, ободранное, покрытое выбоинами дерево, пропитанное олифой и покрытое масляной краской, коричневое, всех оттенков: от желтовато-коричневого до коричневато-черного. Пахнущее хвоей, скипидаром и затхлой водой.
Крафт почувствовал, что этот метод не приблизит его к обучающимся и не даст ему никаких поучительных сведений. Урок подходил к концу, а результат был плачевным. Он посмотрел на часы, и ему захотелось, чтобы скорее все кончилось.
Возрастающее недовольство обер-лейтенант автоматически перенес на свое отделение. Фенрихи тоже ждали конца урока, который не принес им ничего, кроме скуки и неясности. Они помрачнели, начали беспокойно ерзать на местах. Те, кто отбарабанил свою молитву, впали в мрачное размышление. Кто-то даже зевнул, и не только продолжительно, но и во всеуслышание. Но офицер-инструктор делал вид, что ничего не замечает. И это фенрихи тоже считали плохим знаком.
Еще двое, подумал обер-лейтенант Крафт, и все. И он сказал автоматически:
— Итак, следующий.
И тут встал фенрих Редниц, приветливо улыбнулся и заявил:
— Прошу прощения, господин обер-лейтенант, но я боюсь, что не в состоянии сообщить исчерпывающие сведения о себе.
Крафт с интересом посмотрел на Редница. Фенрихи перестали ерзать на стульях, повернулись к Редницу и уставились на него. При этом они повернулись спиной к офицеру, что считается неслыханным неуважением, но обер-лейтенант, казалось, не замечал и этого. Обстоятельство, которое возмутило командира учебного отделения Крамера. Он начал чувствовать опасения за дисциплину, за которую был ответствен и которой можно было добиться в нужной мере только в том случае, если начальник оказывает поддержку. Если же Крафт уже сейчас допускает, чтобы фенрихи поворачивались к нему спиной, то через несколько дней они начнут разговаривать в строю или спать на занятиях.
Обер-лейтенант Крафт воспринял выходку курсанта Редница как приятное разнообразие. Он даже немного оживился и весело спросил:
— Не будете ли вы любезны объяснить мне, какого рода сведения вы не можете сообщить мне исчерпывающе?
— Дело обстоит так, — любезно начал Редниц. — В отличие от остальных моих товарищей я, к сожалению, не могу назвать своего официального отца и поэтому не знаю, какая у него была профессия.
— Вы, вероятно, хотите сказать этим, что родились внебрачно?
— Так точно, господин обер-лейтенант. Именно это.
— Такое действительно иногда случается, — весело сказал Крафт. — И я ничего плохого в этом не нахожу, тем более если принять во внимание, что официальный отец не обязательно и не во всех случаях является родным отцом. Все же я надеюсь, что этот небольшой изъян не помешает вам сообщить мне хотя бы некоторые личные данные.
Редниц засиял: обер-лейтенант начинал ему нравиться. Его откровенная радость имела и еще одно основание: он увидел сердитое лицо Хохбауэра, который смотрел на него предупреждающе. И уже ради одного этого стоило выкинуть номер.
— Родился я в 1922 году, — начал Редниц, — в Дортмунде. Моя мать была домашней работницей у одного генерального директора, из чего ни в коем случае не следует делать выводы о моем происхождении. Я посещал народную школу и один год проучился в коммерческом училище. В 1940 году я был призван в вермахт. Особые интересы: философия и история.
Обер-лейтенант Крафт улыбнулся. Хохбауэр нахмурился: заявление Редница о том, что он питает особый интерес к истории и философии, он воспринял как личный выпад. Некоторые фенрихи заухмылялись, но только потому, что улыбнулся офицер. Это всегда было отправной точкой.
Фенрих Крамер поднялся и, как командир отделения, сказал:
— Осмелюсь обратить ваше внимание, господин обер-лейтенант, на то, что время вышло.
Крафт кивнул, пытаясь скрыть чувство облегчения. Он надел портупею и фуражку и устремился к выходу.
— Встать! Смирно! — рявкнул Крамер.
Фенрихи поднялись намного бодрее, чем в начале урока. По стойке «смирно» они стояли почти небрежно. Обер-лейтенант отдал честь в пустоту и вышел.
— Не может быть, — пробормотал Крамер, — если так пойдет дальше, то он испортит все отделение.
Фенрихи посмотрели друг на друга и с облегчением рассмеялись. Настроение у них было превосходное.
— Ну что ты на это скажешь? — спросил Меслер своего друга.
— Да, — задумчиво сказал Редниц, — что я могу сказать? Мне он кажется симпатичным, но это еще ни о чем не говорит. Моя бабушка тоже симпатична.
— Друзья-спортсмены, — изрек Эгон Вебер и подошел поближе, — ясно одно: он производит неплохое впечатление, но ведет себя как баран. Что можно на это сказать?
Бемке все время качал своей головой поэта и мыслителя. По сути, он еще не составил себе ясного мнения о Крафте. Да от него этого никто и не требовал.
Крамер делал записи в классном журнале. Он чуял осложнения. Этот Крафт даже не заверил своей подписью тему и продолжительность занятия. Крамеру уже мерещилось наступление времен дезорганизации и отсутствия дисциплины.
В группе вокруг Хохбауэра царило злорадство. Амфортас и Андреас даже позволяли себе бросать презрительные взгляды, когда кто-либо произносил имя нового офицера-воспитателя.
— Пустое место, как ты считаешь, Хохбауэр?
