— Тоже мне заботы! — воскликнул весело Редниц, натягивая спортивный костюм.
— А мне бы твои заботы, дружище, — возразил Вебер. — Меня лично всегда беспокоит мысль: что там не срабатывает в наших планирующих штабах, как выиграть войну? Может быть, близорукость некоторых деятелей мешает окончательной победе? А может быть, имеет место сознательный саботаж?
— Ты что, заболел? — спросил озабоченно Редниц. — Может быть, тебе нужно освобождение от занятий?
— Дай мне докончить! — воскликнул с возмущением Вебер. — Что это за идиотское планирование, спрашиваю я себя. Как мог любой более или менее нормальный офицер от канцелярии перевести целую военную школу в это захолустное, богом забытое место? Он должен быть или импотентом, или гомосексуалистом, поскольку женская часть населения среднего возраста в этом городке не соответствует ни в малейшей степени нашим запросам и потребностям.
— Браво! — воскликнул Меслер с признательностью. — Ты должен по этому вопросу подать рапорт по команде.
— А ведь действительно, друзья! В нашей дыре нет ни дома отдыха для женского персонала, ни института благородных девиц, ни лагеря трудовой повинности для женщин. Поэтому самую животрепещущую из проблем каждому приходится решать в диком порядке, как ему заблагорассудится.
Бюро регистрации новорожденных по этому вопросу могло бы дать здесь исчерпывающую справку. Каждый выпуск оставлял в городке от тридцати до пятидесяти внебрачных детей. Значительная часть их вообще не учитывалась статистикой. Определить, кто является отцом, было просто невозможно, так как на этот вопрос следовал стереотипный ответ: «Отцом является фенрих». А их в каждом выпуске было до тысячи, и найти милого папу было просто невозможно.
Практики вроде Меслера быстро ориентировались в обстановке и делились опытом.
— Никогда нельзя сообщать женщинам свою настоящую фамилию, — советовал он своему другу Редницу. — Я, например, всегда называю себя при знакомствах с девицами Хохбауэром. Не правда ли, милая шутка?
Редниц пропускал эти советы мимо ушей. Они его не смешили. К тому же все, что было связано с Хохбауэром, давно не доставляло ему удовольствия и не вызывало интереса. И это не только потому, что этот Хохбауэр когда-то ударил по лицу беззащитного Меслера.
— Да, — промолвил задумчиво поэт Бемке. — Вечно женственное! — Начав день, так сказать, с цитат Гете, он оглянулся вокруг с удовлетворением.
— Наш Бемке, — заметил Вебер, — опять исчерпывающим образом решил проблему. Итак, друзья, что меня особенно беспокоит, так это то обстоятельство, что здесь уже давно мышь считают слоном. В прежние времена кухарка млела от счастья, если за нею увивался извозчик. А теперь ей подавай по меньшей мере кандидата в офицеры с прямыми шансами, что он вырастет до генерала. Что это, собственно говоря, за свинство творится на белом свете?
— Что, твой жучок сегодня не придет? — весело спросил Меслер.
— Представьте себе, — доверительно сообщил Вебер, — маленькая кухонная стерва начала мне ставить условия. Она, видите ли, желает, чтобы ее приняли в обществе. Но я это у нее выбью из головы, даже если бы мне для этого пришлось половину Вильдлингена превратить в развалины.
— Ты имеешь что-либо против меня? — спросил фенрих Хохбауэр.
Он стоял перед Редницем в умывальнике. Редниц, не прекращая намыливаться, быстро взглянул на Хохбауэра.
— Ни против тебя, ни за тебя, — ответил он, продолжая свое занятие.
— Было бы досадно, если бы мы не поняли друг друга, — промолвил Хохбауэр почти навязчиво. — Ты не находишь?
— Нет, — ответил Редниц, — поскольку это мне совершенно безразлично.
— А мне нет, — сказал Хохбауэр подчеркнуто. — Вероятно, когда-нибудь нам придется искать взаимопонимания. И может быть, это будет связано с большими преимуществами для нас обоих.
— Совершенно бесполезно, — бросил Редниц и направил струю воды себе на грудь. — Я не ищу преимуществ, особенно с твоей помощью.
— Может быть, твое мнение еще изменится, — промолвил Хохбауэр перед тем, как покинуть умывальную комнату. — Дай мне знать, если это случится.
Хохбауэр направился в свою комнату. Он открыл шкаф и начал одеваться. На внутренней стороне дверцы его шкафа красовался портрет фюрера. В развевающейся шинели на фоне облаков, испытующий, направленный вдаль взгляд, отличная прическа, энергичные щетки усов, несколько убегающий назад лоб и подбородок боксера — Гитлер-полководец в четыре краски. Хохбауэр счел совершенно необходимым серьезно задуматься о своем теперешнем положении в военной школе. Обер-лейтенант Крафт дал ему в этом направлении последний толчок. И если ему было еще не ясно, что он там нагородил в сочинении со своей «сладкой смертью», то одно было ему бесспорно известно: его позиции поколебались. Это было ему точно известно. Теперь против него были не только отдельные фенрихи, как, например, Редниц и его друзья, но и офицер-воспитатель.
Хохбауэр осмотрелся вокруг. У фенрихов, находившихся пока в их спальнях, очевидно, еще сидела в костях утренняя усталость. Они медленно передвигались по комнатам и ворчали. Казалось, они не замечали Хохбауэра, и его мозг сверлила мысль: «Что все это должно означать? Умышленно они это делают или мне так кажется? Чуждаться меня они стали, что ли?»
Хохбауэр остановил Андреаса. Он схватил его за руку и сказал:
— Я забыл свое полотенце в умывальнике. Принесешь его мне?
— Мне нужно вычистить свои сапоги, — хмурясь, ответил Андреас.
— Ты не хочешь? — с угрозой спросил Хохбауэр.
— Сейчас пойду, — сказал без особого энтузиазма Андреас. — Почему я буду отказываться, если ты просишь меня о товарищеской услуге?
— Ладно, — промолвил Хохбауэр с удовлетворением. Он выпустил руку своего соседа по койке, и на его лице вновь показалась обычная холодная улыбка. — Ты можешь сэкономить себе путешествие в умывальник. Я вспомнил, что полотенце взял с собой.
— Ну вот видишь! — крикнул Андреас с облегчением. Он схватил свои сапоги и выскочил в коридор.
Хохбауэр посмотрел вслед своему товарищу. Особенно услужливым он не был, но явного нежелания выполнить его поручение не проявил. Помимо этого, могло быть и так, что он просто не выспался. Во всяком случае, нужно быть начеку. Каждую позицию важно не только завоевать, но и удержать.
И поэтому Хохбауэр направился к Амфортасу. Он подошел к нему, остановился напротив, посмотрел дружелюбно-испытующим взглядом и спросил:
— Ты захватишь с собой на занятие мои книги и конспекты?
— Ты что, один не донесешь?
Однако Амфортас сразу почувствовал, что его ожидает в случае отказа. Он не стал осложнять положение и, не дожидаясь, пока Хохбауэр подойдет вплотную и скажет угрожающим тоном: «Ты не хочешь?» — быстро застраховался:
— Но если это тебе доставляет удовольствие, я, само собой разумеется, захвачу твои вещи. Ты, кажется, хочешь первым выступать?
— Ну, вот так-то, — самодовольно промолвил Хохбауэр и тут же спросил подкупающим тоном:
— Ты, конечно, не думаешь, что я когда-либо делаю или требую что-нибудь несправедливое, не правда ли?
— Я даже представить себе не могу, чтобы ты когда-нибудь смог это сделать, — с готовностью подтвердил Амфортас.
Хохбауэр величественно кивнул. Если он что-либо делал, то, по его мнению, он это делал не для себя, а для Германии. С этой целью он подбирал себе друзей, был готов принимать от них жертвы и полагал, что только он может требовать этих жертв. Он был глубоко убежден в том, что все, что им самоотверженно совершается, является добром, направленным на благо Германии. Часть его товарищей находилась в оппозиции к нему. Это не исключало, что разница во взглядах иногда усиливалась, следуя вечному закону, по которому добру всегда сопутствует зло.
Насколько блестящи и верны были его взгляды и познания, Хохбауэр убедился вновь на первых же
