который ждет на улице.
За все было заплачено при помощи дебетовой карты, не требующей авторизации в банке. Эта карта связана с трастовым фондом, учрежденным для меня отцом. Налог на наследство – один из любимых объектов его ненависти. Я предполагаю, что Руиз заморозил все мои счета, но до этого он добраться не может.
Дверь лифта открывается, и я иду по фойе, глядя прямо перед собой. Налетаю на пальму в горшке и понимаю, что меня снесло в сторону. Теперь при ходьбе мне постоянно приходится подстраиваться и приспосабливаться, словно при посадке самолета.
Нанятая машина припаркована напротив входа. Спускаясь по лестнице, я все жду, что мне на плечо ляжет рука или я услышу окрик узнавания или сигнал тревоги. Пальцы перебирают ключи. Передо мной стоит вереница черных кебов, но один из них уступает мне дорогу. Я следую за транспортным потоком, глядя в зеркала и пытаясь вспомнить кратчайший путь из города.
Остановившись на красный свет, я смотрю поверх голов пешеходов на многоэтажный гараж. Три полицейские машины преграждают выезд, еще одна стоит на тротуаре. Руиз оперся о дверь и говорит по рации. Его лицо словно грозовая туча.
Когда зажигается зеленый, я представляю себе, как он повернется, а я поприветствую его, словно летчик-ас времен Первой мировой войны в покореженном самолете, выживший, чтобы сражаться еще один день.
По радио передают одну из моих любимых песен. В университете я играл на бас-гитаре в группе под названием «Орущие Дики Никсоны». Мы были не так хороши, как «Роллинг Стоунз», но мы были громче. Я понятия не имел о том, как играть на бас-гитаре, но на этом инструменте легче всего имитировать игру. Мои амбиции в основном ограничивались тем, чтобы снять девочку, хотя это получалось только у нашего солиста, Морриса Уайтсайда, у которого были длинные волосы и татуировка на торсе с изображением распятия. Теперь он работает главным бухгалтером в Дойчбанке.
Я еду на запад к Токстету и паркую «кавалер» в пустынном местечке среди угля и сорняков. Кучка подростков следит за мной, скрываясь в тени центра досуга. Я еду на машине, которую они видели разве что на старых стоянках.
Я звоню домой. Джулиана берет трубку. Ее голос звучит очень близко, кристально чистый, но в нем слышится дрожь.
– Слава богу! Где ты был? Репортеры не отходят от дверей. Они говорят, что ты опасен. Говорят, что полицейские тебя застрелят.
Я пытаюсь перевести разговор в более продуктивное русло.
– Я знаю, кто это сделал. Бобби хочет наказать меня за то, что случилось очень давно. Это касается не только меня. У него есть список имен…
– Какой список?
– Бойд погиб.
– Как?
– Его убили. И Эрскина.
– Боже мой!
– Полицейские еще следят за домом?
– Не знаю. Вчера был кто-то в белом фургоне. Сначала я решила, что это Ди Джей приехал закончить отопительную систему, но он должен вернуться не раньше чем завтра.
Я слышу, как где-то вдали поет Чарли. Приступ нежности сжимает мне горло.
Полицейские попытаются отследить этот звонок. В случае с мобильным телефоном им придется шаг за шагом определять, какая антенна передавала сигнал. Между Лондоном и Ливерпулем более десяти вышек. По мере того как устанавливается новая, зона поиска сужается.
– Я хочу, чтобы ты оставалась на связи, Джулиана. Разговор закончен, но не вешай трубку. Это очень важно. – Я опускаю телефон под водительское сиденье. Ключи все еще в зажигании. Я закрываю дверь и ухожу, опустив голову, отступая в темноту, думая, следит ли Бобби за мной.
Через двадцать минут с платформы, которая выглядит заброшенной и выжженной, я с облегчением вхожу в пригородный поезд. Вагоны почти пусты.
Руиз к этому времени уже должен знать о билетах на самолеты, поезда и паром. Он поймет, что я пытаюсь отвлечь его внимание, но ему все равно придется все проверить.
Экспресс на Лондон отправляется со станции Лайм-стрит. Полицейские обыщут каждый вагон, но, надеюсь, не останутся в поезде. Через одну остановку будет Эдж-хилл, где в половине одиннадцатого я должен сесть на поезд в Манчестер. После полуночи я смогу появиться в другом, отправляющемся в Йорк. Мне еще три часа сидеть в плохо освещенной кассе, наблюдая за соревнованием уборщиков, кто сделает меньше работы, до того как Большой Северо-Восточный экспресс отправится в Лондон.
Я плачу за билет наличными и выбираю наиболее переполненный вагон. Пьяно пошатываясь, бреду по проходу, натыкаюсь на людей и бормочу извинения.
Только дети смотрят на пьяных. Взрослые отводят глаза, надеясь, что я пройду дальше и выберу другое место. Когда я засыпаю, привалившись к окну, весь вагон испускает тихий коллективный вздох.
7
В детстве я ездил на поезде только в школу и из школы. Тогда я учился в Чартерхаусе, где под запретом были сладости и жевательная резинка.
Иногда я думаю, что взрывчатка более безопасна для детей, чем резинка. Один из старшеклассников, Питер Клейвел, проглотил так много жвачки, что она забила его кишечник и врачам пришлось удалять блок через задний проход. Неудивительно, что после этого жвачка утратила свою популярность.
Напутственное слово моего отца всегда сводилось к короткой фразе: «Смотри, чтобы директор мне на тебя не жаловался». Когда Чарли пошла в школу, я дал слово, что буду другим отцом. Я усаживал ее перед собой и проводил с ней беседу, более подходящую для средней школы, а то и для университета. Джулиана не прекращала хихикать, уравновешивая мой наставительный тон.
– Не бойся математики. – Так я обычно заканчивал.
– Почему?
– Потому что многие девочки боятся чисел. И настраивают себя на то, что у них ничего не получится.
– Хорошо, – отвечала Чарли, не имея ни малейшего представления, о чем я говорю.
Интересно, увижу ли я, как она пойдет в среднюю школу? Несколько недель я переживал, что моя болезнь многого лишит меня. Теперь она поблекла и потеряла значение перед лицом последних событий.
Когда поезд прибывает на Кингс-кросс, я медленно иду из вагона в вагон, изучая платформу на предмет присутствия полиции. Я пристраиваюсь за пожилой леди, толкающей огромный чемодан. Когда мы подходим к заграждению, я предлагаю ей свою помощь, и она с благодарностью кивает. На контроле билетов я поворачиваюсь к ней.
– Где ваш билет, мамаша?
Не моргнув глазом, она протягивает мне его. Я отдаю оба билета контролеру и устало улыбаюсь ему.
– Как вы можете так рано выезжать? – спрашивает он.
– Никак к этому не привыкну, – отвечаю я, и он отдает мне корешок.
Прокладывая путь по переполненному залу, я останавливаюсь перед входом в магазинчик У.Х. Смита, где бок о бок лежат утренние газеты. «УБИЙЦА ПРИЗНАЕТСЯ: Я УБИЛ КЭТРИН!», – кричит заголовок в «Сан».
Передовица сообщает о подъеме процентных ставок и угрозе забастовки почтовых работников. История Кэтрин – моя история – в нижней части. Люди подходят ко мне и берут газеты. Никто не смотрит мне в глаза. Это Лондон, город, где жители ходят выпрямившись, с застывшим выражением лица, словно
