жизни Наполеона: “Мы все втроем очутились в Париже. Бонапарт без должности, я без легального отпуска, а Юно в качестве адъютанта при генерале, которого правительство не желало признавать. Мы проводили время в Пале-Рояле и в театрах, хотя почти не имели денег и никаких шансов на будущее”.
Наполеон встретил в Париже своего старого друга Бурьена. Последний около этого времени вернулся в столицу из Германии. С ним-то, как и в 1794 году, Бонапарт попробовал снова заняться спекуляцией домами. На сей раз они поставили на карту даже те немногие деньги, которые были у них, и Наполеон потерял все свои ассигнации, привезенные из армии. Даже тех двух тысяч шестисот сорока франков, которые он получил 15 июня от правительства в качестве прогонных, хватило очень не надолго, в то время, когда все стоило втридорога. Он, правда, жил очень скромно. Занимал комнату в три франка в неделю, и весь стол его состоял из чашки кофе утром и ужина за полтора франка.
Неудачи обескураживали его. Но и он, несмотря на свое неопределенное положение, вселявшее в него заботы, был воодушевлен общей радостью по поводу вновь обретенной свободы передвижения и мысли. Он заводил знакомства; вращался в влиятельных салонах и посещал публичные празднества. Его проницательный ум находил в новом, преображенном Париже, жившем в каком-то опьянении, широкое поле и массу материала, которым он наполнял свои письма Жозефу, рисуя ему интересные картины столичной жизни.
“Роскошь, удовольствия и искусство, – пишет он 24 мессидора III года (2 июля 1795 г.·); – снова господствуют в Париже… Аристократическое общество… Все направлено к тому, чтобы развлекать людей и услаждать хоть немного их жизнь. Стараешься отогнать от себя мрачные мысли. Да и разве было бы возможно предаваться печальным размышлениям при этой невероятной затрате духовной энергии, в этом диком хаосе? Женщины царят повсюду: в театрах, на прогулках, в библиотеках. Прелестные фигурки посещают кабинеты ученых. Из всех стран земного шара лишь здесь женщины умеют господствовать, поэтому-то и мужчины все без ума от них. Женщине достаточно пробыть в Париже полгода, чтобы понять, какой властью и силой она обладает”.
Если Бонапарт, в душе не находивший никакого удовольствия во всех развлечениях, представлявшихся ему в Париже, принимал в них все-таки участие, показывался во всех публичных местах и завязывал сношения с влиятельными лицами, то на это у него были свои соображения. Барра и Фрерон играли крупную роль. Он знал их еще из Тулона, и они были к нему всегда расположены. Фрерон даже имел одно время намерение стать его шурином. Заслуги, оказанные в то время Бонапартом отечеству, должны были теперь принести ему пользу. И он не ошибся: Июль был для него счастливее предыдущего месяца.
Итальянская армия под начальством Келлермана потерпела тяжкое поражение и находилась в жалком состоянии. Ни правительство, ни генералы армии не могли спасти ее от распада. Только когда место жирондиста Обри в Комитете общественного спасения занял умный и осторожный Дульсе де Понтекулан, появилась надежда на улучшение. Он понял тотчас же все положение дел. По его мнению, недоставало только искусного офицера, который мог бы составить хороший план действий. Но где же найти такого? Келлерман был, правда, хорошим солдатом, энергичным и решительным, но командовать огромной армией – превосходило его военные способности и силы. Еще меньше был он способен на составление обширных планов.
Понтекулан обратился за советом к чрезвычайно влиятельному Буасси д'Англа. Последний обратил его внимание на молодого артиллерийского генерала, который был превосходно знаком с положением итальянской армии, так как только что приехал оттуда. Он говорил о Наполеоне Бонапарте. Дульсе де Понтекулан тотчас же вызвал офицера в Комитет общественного спасения. Наполеон имел здесь несколько бесед с членами комитета. Все они поразились его точными выкладками, его точному взгляду относительно необходимых путей к покорению Италии и главным образом его разносторонним познаниям и взглядам. Дульсе тотчас же назначил его в топографическое бюро.
В начале термидора – между 25, и 28 июля – Бонапарт принялся за работу. Первым делом он написал для Келлермана и для Шерера – оба они были неспособны к составлению обширного плана военных действий – знаменитые “Memoire sur l'armee d'Italie” и “Memoire militaire sur l'armee d'Italie”. Вслед за этими работами последовали различные “инструкции” генералам итальянской армии. Но ни Келлерман, ни Шерер не были способны привести в исполнение этот грандиозный план. Самому Бонапарту было суждено годом позже осуществить свои великие идеи, изложенные им отчасти уже в этом плане военных действий.
Смело развивал он свои мысли и в вышеупомянутых сочинениях. В противоположность его плану 1794 года он предлагал вести войну не в Германии, а на итальянской территории. За это время политическое положение Франции совершенно изменилось благодаря перемирию с Пруссией и предстоявшему миру с Испанией. Единственными врагами на континенте оставались теперь Австрия и Пьемонт.
Главный интерес свой Бонапарт устремил на Вадо, – а впоследствии на Каркару и Савону. Взятие этих пунктов он считал наиболее важным. Далее, было необходимо отрезать австрийцев и пьемонтцев и отбросить их к Александрии, чтобы затем сразу обрушиться на пьемонтцев и вынудить у них мир путем угрозы похода в Турин, с которым была связана судьба монархии.
Уже в этом походе, по мнению Бонапарта, республиканское войско проникло бы до Турина, а затем, соединившись с рейнской армией, прошло бы в наследственные владения Австрии до стен Вены. Там уже можно было продиктовать императору условия мира. Лишь такой исключительный военный гений, как Наполеон, мог составить подобный план. Его проницательный взор предвидел с изумительной безошибочностью весь ход вещей и сумел тотчас же извлечь из него наивозможно большую выгоду. Перед ним не был, правда, незнакомый ему враг и незнакомая страна. Продолжительное изучение топографических и политических условий театра военных действий и военной тактики австрийцев и итальянцев обусловливали, конечно, это зрелое мышление и благоразумное предвидение всех возможных случайностей. Он ответил Дульсе де Понтекулану, когда тот посоветовал ему более зрело обдумать смелые предположения, не торопиться и спокойно изложить их на бумаге: “Не торопиться? Мне времени нужно немного. Мой план уже настолько созрел у меня в голове, что мне достаточно получаса, чтобы развить все детали. Перо и два листа бумаги, – вот все, что я у вас прошу”. План Бонапарта подвергся обсуждению членов комитета и был найден правильным во всех своих подробностях. Когда же его послали на усмотрение Келлермана, тот якобы выразился: “Автор этого плана кандидат в дом умалишенных”.
Новейший военный историк граф Максимилиан Йорк фон Вартенбург, наиболее компетентный из всех критиков военных сочинений Наполеона, говорит об его плане 1795 года: “С непоколебимой верой в непогрешимость своих планов, свойственной лишь истинному гению или полнейшей бездарности, он считает успех несомненным и смелыми штрихами рисует его результаты. Но широта его взгляда доказывает лишь, что его самоуверенность – самоуверенность гения, так как бездарность всегда ограничена: лишь истинному военному гению дана та живость фантазии, которая тотчас же предвидит все, что можно извлечь из данного положения вещей. Наполеон указывает здесь, как после вынуждения мира у пьемонтцев завоевать Ломбардию, продвинуться до Турина, соединиться там с рейнской армией и, проникнув в сердце австрийской империи, продиктовать условия мира”.
Наполеон был теперь поглощен неутомимой работой, – он просиживал иногда до трех часов ночи в топографическом бюро. Он мог быть доволен: число его друзей и покровителей возрастало. 19 августа (3 фрюктидора) он был официально назначен заведующим топографическим бюро. Он не преминул, конечно, воспользоваться случаем и позаботиться о своих собственных интересах. Нужно было ковать железо, пока горячо.
Прежде всего необходимо было постараться, чтобы его перевод в пехотные генералы вандейской армии был отменен. 18 термидора (5 августа) он подал в Комитет общественного спасения оправдательную записку, в которой энергично требовал своего возвращения в артиллерию. Он не забыл при этом упомянуть о тех заслугах, которые он оказал во время двух походов и в бытность начальником артиллерии под Тулоном, инспектором побережья и артиллерийским генералом итальянской армии. Лишь на основании составленного им плана армия могла овладеть Саорджио и Онеглией и лишь благодаря ему разбить неприятеля при Керо. Свою защитительную записку он заканчивает словами:
“Если генерал Бонапарт исключен из списков артиллерии, то это произошло без всякой причины, лишь по настоянию нескольких интриганов. Они всегда старались опутать своими интригами всех способных людей. И это они называют ведением войны!
Генерал Бонапарт ожидает справедливости членов Комитета общественного спасения, которая вернет ему его прежнее положение. Он надеется, что они избавят его от тяжелой скорби и не дадут ему увидеть
