— Скоро атаку начнут, — предупредил Синкевич товарищей.
И тут со стороны пустыря послышалось:
— Рус Иван, сдавайс!
Точно не человек прокричал — собака тявкнула, трусливо, будто из подворотни.
— Вот паразит, — в сердцах выругался Бабина, — по-русски говорить не научился, а тужится. — И послал автоматную очередь в сторону, откуда донесся голос.
Тут же над деревней занялся дружный автоматный и пулеметный хор. Пули летели со всех сторон: трассирующие, похожие на ровные пунктирные строчки, обычные пули, холодящие душу визгливым, пронзительным посвистом.
Как по команде стрельба прекратилась, и бойцы увидели ползущих на них гитлеровцев, их было не меньше двух рот.
— Началось, — вздохнул кто-то.
От этого вздоха повеяло неприятным холодком.
— Только без паники… — подбодрил Синкевич. Он сломал мешавшую ему смотреть ветку, поудобней устроился на своем месте. — Дотемна продержимся, а там мы спасены… — сказал он.
Хотя сам пока не представлял, удастся ли продержаться столько времени. Это был первый открытый бой, в котором он видел врага и враг видел его. До сегодняшнего дня он избегал подобного боя. Этого требовало прежде всего назначение группы — разведка и диверсия, и он неукоснительно выполнял приказ.
«Надо выдержать первый натиск, — думал Синкевич, — потом люди пообвыкнутся, легче будет…»
А каратели все ползли. Синкевичу бросилось в глаза, что делали они это с неохотой. Ползущий следом офицер все время что-то зло выкрикивал солдатам.
«Ну ничего, занимайтесь друг другом», — вновь подумал Синкевич, стараясь не прозевать момента для открытия огня. Он понимал, как это важно — открыть огонь раньше противника. Скомандовал:
— Приготовить гранаты! — И когда до первой цепи оставалось не больше тридцати метров, кинул лимонку. Вслед за ним швырнули гранаты бойцы…
В облаке пыли Синкевич увидел поднявшегося офицера. Размахивая пистолетом, он призывал солдат к штурму взгорка. И солдаты поднялись, но прежде чем успели сделать несколько шагов, заработал «Дегтярев», трофейные пулеметы, автоматы бойцов. Открыли огонь и каратели, но уже не столько для того, чтобы расчистить себе дорогу, сколько для поднятия собственного духа.
Дружный огонь бойцов заставил гитлеровцев повернуть вспять. Атака захлебнулась.
— А-а-а, — радостно закричал Алексей Бойко, — тикаете!
Он встал и начал расстреливать убегающих фашистов.
— Берегись! — предупредил Синкевич.
Но поздно — вражеская пуля угодила Алексею в голову.
Еще несколько раз каратели пытались овладеть взгорком, и каждый раз все больше и больше трупов оставляли на подступах. От ярости они обезумели, но сделать что-нибудь с горсткой бойцов не могли.
Таяли патроны, их действительно могло не хватить до темноты. Совсем худо становилось.
— Командир, а не попытаться ли прорваться? — сказал подползший к Синкевичу Юхневич. — Не будем же мы ждать, когда каратели одолеют нас. У меня есть план. Я и Чеслав отвлекаем огонь на себя, вы с остальными бойцами прорываетесь к лесу.
Синкевич молча посмотрел на поляка.
Станислав предлагал спасение ценой жизни — своей и товарища.
— Так я жду, командир, — торопил Юхневич.
Синкевич не ответил, ему показалось, что гудят машины.
— Ты ничего не слышишь? — спросил он у Станислава.
— Вроде бы машины.
И точно: над околицей появилось облачко пыли, и вслед за ним на улицу выехал грузовик с солдатами, потом еще и еще… Бойцы насчитали десять грузовиков. К трем передним были прицеплены пушки.
С остановившихся грузовиков соскакивали фашисты, отцепляя пушки, разворачивали стволами в сторону взгорка.
Синкевич с надеждой посмотрел на темнеющее небо. Время клонилось к ночи. Отцвел и поблек багрянец заката, заметно загустел, теряя прозрачность, воздух, стали сливаться в единое пятно деревья, кусты…
«Вот, кажется, и дождались темноты», — подумал Синкевич.
Над взгорком послышался вой, напоминающий звуки сверла, скользящего в гранитной породе. И почти тут же за ним, у самого леса, там, где залегли каратели, прогремел взрыв, другой, третий. Донеслись ругань, вопли, стоны. Гитлеровцы ударили по своим. Через какое-то время серия снарядов легла близ взгорка.
— Пристреливают, — сказал Касьянов.
— Похоже, — покусывая губы, раздумчиво произнес Синкевич.
Михаил достал кисет. Нестерпимо захотелось курить, и он решил не отказывать себе в таком малом удовольствии. Страха у него не было, а руки, сворачивавшие цигарку, мелко дрожали, и махорка на клочке газеты прыгала подобно камешкам на сетке при сеянии песка. Наконец, скрутив цигарку и запалив кресалом трут, закурил. Жаль только, не крепкий был самосад, а так, легкий табачишко, однако курил жадно.
Бойцы молча переглядывались. Синкевич понял, что они прощались друг с другом, но был бессилен чем-либо помочь… И вот тут он заметил: между взрывами обязательно выдерживается пауза в полминуты.
«А что, если воспользоваться паузами и попытаться прорваться к лесу?» Мысль обожгла своей нереальностью, но она и приободрила: только это могло спасти.
Синкевич не хотел терять времени на то, чтобы объяснить свой замысел. Как только прозвучали очередные взрывы, резко поднялся и скомандовал громко:
— За мной!
Секунда в спокойной обстановке — миг, сейчас же она равнялась целой жизни.
Пробежав метров пятнадцать — двадцать, бойцы кинулись на землю. Прогремели взрывы, по телу ударили комья земли, остро запахло пороховой гарью. Опять рывок. Успели сделать всего несколько шагов, и тут прозвучали новые взрывы — один снаряд упал перед ними, другой позади… И самое неожиданное в том, что слева ударил пулемет: откуда он только взялся?
Бежать вперед стало невозможно, а оставаться на открытом месте, среди разрывов снарядов и пулеметного огня, — гибельно. И тогда, вжимаясь в траву, к пулемету пополз, а потом побежал во весь рост Иван Бабина. Пулеметный огонь перенесли на него. Все же Иван успел проскочить в огород последней хаты, залечь в борозде. Отсюда до пулемета свободно можно было добросить гранату. Иван пошарил у пояса и вспомнил, что отстегнул ее, положил перед собой на взгорке. Теперь надо во что бы то ни стало незаметно подползти к пулемету вплотную. Но стоило Ивану шевельнуться, как фашисты открывали огонь: пулеметный расчет, почувствовав опасность, не спускал с него глаз. Соображая, что делать, Иван посмотрел туда, где находились товарищи. Лавируя между взрывами, бойцы добежали до густого кустарника, смыкающегося с лесом, укрылись там надежно.
Теперь время отходить и самому. Иван пополз вдоль грядки, намереваясь через пустырь пробраться к пулеметчикам. Послышалась очередь… Ивана что-то дернуло за одежду, опалило спину, но он не остановился, пока не дополз до конца грядки. Однако, чтобы выбраться на пустырь, требовалось перелезть через штакетник. И в это время справа застрочил «Дегтярев», который не выпускал из рук Станислав.
Путь отхода был свободен.
— Пора, — поторопил Иван товарищей, — нельзя терять ни минуты.
Он поднялся, но отходить оказалось некуда: со всех сторон, даже оттуда, где совсем недавно рвались снаряды и где скрылся Синкевич с бойцами, двигались фашисты. Они шли во весь рост, взяв автоматы на изготовку, шли подчеркнуто тихо, выдерживая шаг, интервал; все это смахивало на психическую атаку.
Первым из оцепенения вышел Иван:
— Надо занимать круговую, да на троих многовато фрицев.
— Не беда, вот только патронов почти нет, — досадливо заметил Чеслав.
