домой, но дежурный, подслеповато щурясь, посмотрел на часы и усмехнулся.
— Спешить дома не сто-о-ит, скоро работа приходит… — и приказал в соседней с диспетчерской комнате заменить электропроводку.
Хочешь не хочешь, а надо подчиняться. Крылович взялся за работу. Но чем ближе время взрыва, тем беспокойнее на душе.
С путей послышался долгожданный гудок. Крылович распахнул окно. Так и есть! Маневровый локомотив затаскивал в тупик злосчастный состав.
Не зная, как поступить, Крылович вернулся к проводке. Все валилось из рук. Опять глянул в темноту. Маневровый тянул новый состав.
Не заметил, как в комнату вошел, словно прокрался, диспетчер — неприятный, желчный старик.
— Ты, парень, чего у окна вертишься, почему не работаешь? — подозрительно покосился он.
Вопрос заставил насторожиться: мало ли что на уме у фашистского прихвостня?
Вновь взялся за работу. Но попробуй успокоиться, когда вот-вот грохнет, а тебе хоть краешком глаза не терпится глянуть на это зрелище. «Подойти к окну нельзя — если после взрыва начнут разбираться, этот фашистский холуй на меня первого укажет…» — подумал Федор.
И все-таки Крылович увидел взрыв. Когда начал соединять провода, обнаружил, что забыл принести изоляционную ленту. Пришлось идти за ней.
На станции было темно и тихо. Смолк маневровый, растолкав по путям заночевавшие составы. Парило, как перед грозой. И тут в ночи, там, где чернели стальные цилиндры, раздался хлопок. Во мраке вспыхнуло багровое пламя — словно кровь, просочившись, потекла сквозь черную ткань…
«Что-то теперь будет?..» Крылович уловил слабое шмелиное жужжание… «Самолет! Вот она, спасительная мысль!..»
— Русские самолеты! — закричал он и побежал по платформе.
По станции, опережая его, понеслось эхо: «Русские самолеты! Русские самолеты!..»
Завыла сирена, вспыхнули прожектора, разом осветив вереницы вагонов, железнодорожные пути…
Диспетчер, бледный и потный, стоял у раскрытого окна и охрипшим голосом кричал в телефонную трубку:
— Над Осиповичами русские самолеты, горит состав с горючим!
Увидев Крыловича, он зажал микрофон трубки рукой и процедил сквозь зубы:
— Где тебя черти носят? Беги на пути, посмотри, что к чему, и сюда. Начальство требует.
Станцию уже оцепили. На путях началась паника. Русская речь мешалась с немецкой. Все кричали. У горящей цистерны суетились солдаты, полицейские из железнодорожной охраны, рабочие аварийной бригады. Они пытались отогнать горящую цистерну, чтобы огонь не перекинулся на другие цистерны. Отцепили, но так и не сдвинули с места. Помчались искать маневровый. Нашли. Но он долго не мог попасть на нужный путь. Сквозь гвалт пробился истошный крик:
— До стрелки чеши, раззява, и сразу сюда. Того гляди жахнет.
Из разодранного, как после жестокой собачьей драки, брюха цистерны выбивалось пламя. Оно обволакивало землю, полыхало, текло…
Локомотив приблизился к горящей цистерне, стал оттаскивать ее. Наконец она взорвалась. Сделалось светло как днем. Огонь разметало на сотни метров. Потом взорвалась вторая цистерна, третья, четвертая. Пламя перекинулось на составы с танками, авиабомбами. Казалось, горело все — составы, земля, небо. Будто ад разверзся. Все бежали куда-то, кричали. И вдруг земля словно приподнялась и зашаталась. Огромный взрыв потряс округу. Над станцией взметнулся гигантский огненный смерч. Бомбы и бочки, падая, взрывались.
Десять часов полыхало пламя над городом, и десять часов земля беспрестанно вздрагивала от взрывов…
В радиограмме Рабцевич сообщил о диверсии Крыловича следующее:
«…В результате пожара сгорели 4 эшелона, в том числе 5 паровозов, 67 вагонов снарядов и авиабомб, 5 танков типа «тигр», 10 бронемашин, 28 цистерн с бензином и авиамаслом, 12 вагонов продовольствия, угольный склад, станционные сооружения. Погибло около 50 фашистских солдат».
Когда стали рваться вагоны со снарядами и с авиабомбами, разбежалась не только станционная охрана, но и охрана фашистского концентрационного лагеря в ста пятидесяти метрах от железнодорожного полотна, и узники оказались на свободе…
Крыловичу передали еще несколько магнитных мин. Через два дня ему удалось заминировать проходящий через станцию состав с горючим. Поезд взорвался в пути.
Фашистское начальство рассвирепело. Оно приказало арестовать чуть ли не всех рабочих депо. Подпольщики предложили Крыловичу немедленно покинуть город, но он колебался: как быть с семьей? И тогда ему разрешили уйти в соседний партизанский отряд.
День ото дня рос отряд Рабцевича. Вскоре появилась возможность создать новую разведывательно- диверсионную группу и направить ее под Калинковичи. Встал вопрос о выборе командира. Нужен был испытанный и проверенный в деле человек. Рабцевич еще раз перебрал всех, кто с ним прилетел, и остановился на Михаиле Владимировиче Синкевиче. Ему тридцать два года. За плечами уже немалый жизненный опыт, семья…
Родился и вырос Синкевич в Минске. Войну встретил на границе с Маньчжурией.
В то время он был электромонтером поездов дальнего следования. Поезд, на котором прибыл на границу, тут же отправился в Москву. В столице Синкевич попытался добровольцем уйти на фронт — не отпустили с работы. Вывозил заводское оборудование из Смоленска, работал электромонтером на железнодорожных вокзалах в Рязани, Воронеже и наконец в сентябре после настойчивых просьб вновь попал в Москву. Его зачислили в ОМСБОН[1] НКВД СССР. С тех пор Синкевич неразлучен с Рабцевичем.
В памяти Александра Марковича еще свеж был случай, происшедший с Синкевичем (в отряде его звали Сенькой) в начале сорок третьего года. Это была обычная диверсия недалеко от станции Татарка. Связной из Осиповичского депо сообщил, что станционное начальство со дня на день ожидает какой-то важный поезд. Вот и решили его взорвать.
К дороге группа Пикунова (был в ней и Синкевич) подошла уже ночью. На опушке леса залегли — осмотреться. Дождались, пока прошел фашистский патруль, потом контрольная дрезина, и полезли на насыпь. Мину заложить поручили Синкевичу и Громыко. Финскими ножами выдолбили лунку. Щебенка смерзлась и была подобна граниту: перед этим несколько дней стояла оттепель, даже дождь шел, а потом ударил мороз. Наконец подложили под рельс десятикилограммовый заряд взрывчатки, прикрыли щебенкой — и к своим.
Лежали на стылой земле, ждали. К полуночи послышался слабый стук колес — словно листва прошелестела. Из ночи выплыла дрезина. Спустя некоторое время показался состав. Все складывалось, как и хотелось… Но что это? Бойцы не верили глазам своим: поезд шел по другому, не заминированному пути. Значит, фашисты схитрили, рассчитали: если партизаны вдруг заминируют путь, ведущий к фронту, поезд все равно спокойно минует опасность.
— Мать честная, — не сдержался Пикунов, — да что ж это такое?..
И тут все увидели, что с земли вскочил Сенька и полез на насыпь.
— Ты куда? — окликнул Пикунов. И поняв, что бойца уже не остановишь, в сердцах добавил: — Сумасшедший!
Все в напряжении замерли, наблюдая, как к товарищу, копошившемуся на полотне, черной сопящей громадой приближался состав.
— Вот голова, — не выдержал Шахно, — раздавит ведь!..
