пряно-колючую чащобу, выбирались на площадки с гирляндами цветных лампочек. Скрытые кое-где в зарослях светильники подсвечивали зелень ярко, словно декорацию. Матовые торшеры смягчали полутьму аллей до лунного оттенка. Возникали причудливые здания, излучая сквозь деревья призрачный полусвет. Море шумело за спиной все глуше. Она поражалась, как свободно движется Наташа посреди сплошной путанки тропок и зарослей, цветочников и камней, осыпей и плит, указателей и загородок, среди магнолий, пальм и розариев. Пыхтела и повторяла про себя на все лады: «Неужели я в Артеке?», «Разберусь ли я когда-нибудь в этих дебрях?» Наташа остановилась, обернулась и сказала: — Дай чемодан. Передохни!
Они оставили шоссе, похожее на пандус. Несколько строений открылось одновременно, светясь уступами на пологом склоне. Наружная колонна ближнего корпуса легко несла на себе зигзаг лестницы. Над ее козырьком отсвечивал медно-ажурный флюгер с узорчатой строкой: «Фиалка». Достопамятное место!
Вот мы и добрались, — произнесла Наташа, ничуть не задохнувшись. По лестнице сновала ребятня с огненными язычками галстуков. «Вы почему не в корпусе? Обрадовались, что меня нет? Спать, спать, спать!»
Они взошли на верх, десятая оказалась почти в конце веранды. Сменная обувь горками громоздилась у дверей. Птичий гомон оборвался, и двадцать зрачков уставились на них, стоило только появиться на пороге.
Ох, уж эти первые минуты общего знакомства! Молчаливая оценка новоприбывшей. Неловкое освоение тумбочки и постели, муторная распаковка чемодана… Лучезарный вечер! Потому что с Ольгой они тогда и подружились.
Блекловолосая девочка, чистя зубы, близоруко разглядывала себя в зеркале возле умывальника. Они обменялись изучающими взглядами. Девочка протянула осторожно и в то же время словно давняя знакомая:
— Ты приехала? Я тебя ждала и узнала: ты Надя Рушева. А меня зовут Ольгой. Нам о твоем приезде сообщали. Я договорилась: если хочешь, моя соседка, Ритка, поменяется с тобой местами, и наши кровати будут рядом…
Утро выдалось, как из присказки: мудренее вечера. Благодаря подруге освоение «Фиалки» произошло быстро, весело. — Ты проснулась? — раздался Ольгин шепот, когда она пошевелилась, а остальные еще мертвецки спали. — Я не хочу продрыхнуть это утро. Давай удерем на крышу.
— Здесь наш солярий, — последовало разъяснение, когда они, полуодетые, выбрались на плоскую кровлю, ежась от прохлады. — Какая красотища! — вот именно, даже утром Ольга не хотела ни о чем расспрашивать, а только вытащила ее к небу и тихонько воскликнула: «Какая красотища!» И тут же поправилась: — Жирная красотища! — в этом сказалась вся Ольгина особенность.
Ночного путаного Артека как и не бывало. Узнавались пастельные оттенки Крыма. Лучи над Аю-Дагом еще не намечались. Но палевое небо за горою все же разгоралось. Силуэт медведя на утреннем восходе горбатился округло-резко. Деревья, листья, решетки возвращали себе отчетливые очертания. Там и сям в яснеющую синеву бескровно втыкались черными остриями кинжалы кипарисов. Вдали и внизу пряталось море. По дымящей голубизне на месте горизонта тянулась полоса тумана; прямолинейная, как у Рокуэлла Кента. Неподалеку, в зеленой глубине листвы, белел углом нижний корпус.
— Это «Незабудка», — пояснила Ольга.
Именно потому, что ее ни о чем не спрашивали, она рассказала Ольге многие подробности; раньше такой легкой доверительности за собой не замечала. Через полчаса они все знали друг о друге. Ну, почти все… Ольга жила на целине и тоже перешла в девятый. Ее отец славился — директор крупнейшего совхоза. Основой жизни подруга считала независимость. Давно и случайно она прочла в «Юности» статью Кассиля, увидела рушевские фото и рисунки. Вывод: «Чудесно, твои рисунки независимы!» Оставалось не совсем ясно, что значит «независимы». Может быть — неподражательны? Важнее было другое: слышать искренность утверждения.
Было расчудесно, что Ольга узнала о ней все хвалебное со стороны. Из прессы. Чтоб не остаться в долгу, она поведала о своих родителях: отец — художник на ТV, а мама стала балериной, причем первой, у себя на родине. В Туве. После войны папа работал художником в кызылском театре, там они и познакомились. А потом и поженились. Что же касается ее самой, то она родилась в Улан-Баторе, когда родители были в загранкомандировке. Но мама сохранила свою девичью фамилию — Ажикмаа, так принято у театралов.
О собственном художестве добавила только одно: рисованию нигде и не училась. Посещала, правда, изостудию, но и там ее общими уроками никогда не мучили, сотворяла все, что хотела, в собственной манере.
— Вот видишь, все верно, — откликнулась подруга, обдумав ее данные, — ты уже с детства оказалась независимой. Я считаю, что ты дочь революции, — последовал ошеломляющий вывод. — Не выпучивай глаза. — Последнее было добавлено командирским тоном. — Суди сама: если бы не революция, твой папа в Кызыл и не поехал бы, с мамой встретиться не смог бы, в Туве ему дела при царях и не нашлось бы, театра там ведь не было. И ты бы не возникла. Ясно? Кроме того, ты человек интернациональный: у тебя и тувинская кровь, и русская, родилась ты в Монголии и успела уже съездить в Польшу, дружишь с харцерами. Обо всем этом будет очень интересно рассказать на сборе, — готовься! А фамилия у твоей мамы очень милая и звучная, — закончила Ольга уже гораздо мягче.
Разговор перешел на другие откровения. В Артеке Ольга пробыла сутки и уже выходила на линейку.
Могу тебя огорчить: интересных мальчишек в отряде пока не обнаружено, хотя есть и швейцарцы, и австралийцы.
Интересный мальчишка в отряде все же отыскался благодаря Марку. Но это случилось позже, а вначале Марик-Шоколадка был еще Марком Антоновичем. К вечеру Марк Антонович появился на пороге их десятой комнаты. По первому впечатлению подумалось: «Вот он, интересный мальчик!» Марк Антонович походил на старшеклассника: ростом ниже Наташи, тонкие черты носа, рта и подбородка, хрупкая фигура; в шортах, как и все ребята. Один загар отличал его от белотелой смены: сплошной шоколад «от шапочки до тапочки», — рифма Ольги. Но разве мало школьников едет в Артек с готовым загаром из Грузии, Молдавии?
Он появился в дверях с неуловимою улыбкою, представился вожатым и обратился безошибочно: — Надя Рушева?
— Да, — ответила она, недоумевая.
— Будешь художником у нас в пресс-центре. Девочки, кто еще рисует? Кто работал в редколлегиях? Кто умеет писать заметки, стихи, прозу и тому подобное? Всем талантам найдется применение.
Молчание обещало растянуться надолго, если бы не Ольга. Подруга вытянулась в струнку и выпалила, будто рапортуя: — Редактор школьной стенгазеты. Пишу стихи, заметки и тому подобное!
— Вот и чудесно! — восхитился Марк Антонович, абсолютно не придав значения «тому подобному», Ольгиной иронии. — Кто же третий? Где две, там и троица…
Третьей оказалась Рита, дева плотнотелая, красногубая и масляноглазая. Объяснила нерешительно: — Рисую… и Ольга откровенно сморщилась. Марк Антонович еще раз назвал себя и улетучился, пояснив, где и когда надобно собраться: — Спешу, надо поискать вундеркиндов на нижнем этаже.
— Вот уж не подумала, что у Наташи такой коллега, — вслед за вожатым она и Ольга вышли на террасу.
— Да, такой вот, — отозвалась Ольга. — Я ему про редактора соврала, потому что мы должны работать вместе. Иначе тебя закабалят в этом самом центре. Но вместе мы будем независимы. Тоже мне, — нескрываемо-презрительно добавила подруга, глядя за перила: — Представляешь, как сейчас вовлекаются мальчишки? «Я только что набрал вундеркиндок на верхнем этаже».
Последнюю фразу Ольга протянула голосом вожатого. Подражание получилось у нее талантливым, обе рассмеялись.
…Ольга осталась права только в одном: загрузка на них свалилась колоссальная.
