Кроме неожиданной гостьи — никого.
— А ты — родня Мэйлин, верно? Только нездешняя.
Ребекка опустила ноги на пол, остановив качели.
— Я тебя знаю? — спросила она.
— Откуда тебе меня знать? — с вызовом ответила девчонка.
— Тогда, наверное, ты знала мою бабушку. Ее больше нет. Она умерла.
— Слышала, — сказала девчонка и приблизилась на пару шагов.
Ее походка показалась Ребекке странной. Такое ощущение, будто ночная посетительница заставляла себя двигаться медленнее обычного.
— Мне хотелось сюда прийти.
— Одной? В половине четвертого утра? Должно быть, у вас в Клейсвилле поменялись порядки, если твои родители позволяют тебе разгуливать по ночам, — сказала Ребекка, чувствуя, что сама улыбается. — Я думала, что детям и подросткам по-прежнему запрещено появляться на улицах после наступления темноты. Раньше исключение делалось только для групповых праздников и с разрешения родителей.
Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Байрон. Его лица Ребекка не видела, но чувствовала его настороженность.
— Может, позвонить, чтобы за тобой пришли? — спросил он девчонку.
Ребекка не ошиблась в своих предчувствиях: Байрон держался настороженно.
— Не надо, — буркнула девчонка, отходя от крыльца.
Байрон подошел к краю крыльца, встав перед Ребеккой.
— Слушай, девочка. Я не знаю, чего тебе здесь понадобилось, но…
Девчонку как ветром сдуло. Если бы Ребекка не поговорила с ней до этого, то посчитала бы ее галлюцинацией.
— Сбежала, — сказала Ребекка, передергивая плечами. — Как, по-твоему, у нее не будет проблем?
— А почему у нее они должны быть?
Байрон продолжал вглядываться в темные кусты, за которыми скрылась девчонка.
Ребекка поплотнее закуталась в покрывало.
— Байрон, может, нам ее догнать? Ты ее знаешь. У меня такое чувство… сама не знаю. В общем, странное чувство. Может, сообщить Крису? Или узнать, где она живет?
— Не надо, — возразил Байрон, оборачиваясь через плечо. — Мы в ее возрасте что, свято соблюдали комендантский час?
— Мы и в одиночку-то не ходили.
— Это точно, — натянуто засмеялся Байрон. — А еще точнее — это вы в одиночку не ходили. Знала бы ты, сколько раз я потом задами пробирался домой, боясь, как бы отец не обнаружил мое отсутствие!
Ребекке сразу вспомнилось другое. Байрон провожал их до дому, а она всегда торопилась забежать внутрь, чтобы не видеть, как они с Эллой целуются на прощание.
— Наверное, десять лет назад я была смелее, — вздохнула Ребекка, стараясь выдержать взгляд Байрона. — Надо же, не успела приехать, как вспомнила про этот дурацкий комендантский час. Я нигде этого не встречала — ни в больших городах, ни в маленьких.
— А Клейсвилл — он единственный в своем роде, — сказал Байрон, присаживаясь на другой край качелей.
Ребекка оттолкнулась, и цепи качелей снова заскрипели.
— Хочу тебя спросить. Мы с тобой оба подолгу жили вне Клейсвилла. Мне это кажется, или у тебя тоже что-то щелкает внутри, когда ты пересекаешь границу города?
— Щелкает, — сразу ответил Байрон, даже не пытаясь играть в непонимание.
— Я ненавижу это чувство. Из-за него мне иногда хотелось вообще больше не появляться в Клейсвилле. Но Мэйлин, она… была для меня всем. Стоило мне ее увидеть, и я забывала, что Элла…
— Ушла.
— Верно. Ушла, — прошептала Ребекка. — Потом ушел Джимми, а теперь и Мэйлин. Моей семьи больше нет. Спрашивается, какой смысл мне сюда возвращаться? Но смысл почему-то остался. Вот и сегодня: пересекла границу Клейсвилла, и у меня сразу же исчезло противное покалывание в груди. Я уже сжилась с ним. А как проехала тот дурацкий щит — никакого покалывания.
— Знаю.
Байрон оттолкнулся, и старые, заржавленные цепи вновь отозвались привычным скрипом.
— Бекс, у меня нет ответов… во всяком случае, тех, которых ты хотела бы услышать.
— А другие есть?
Байрон ответил не сразу.
— Один точно есть, но он тебе никогда не нравился.
9
Николас Уиттакер придерживался мнения, что каждый должен заниматься своим делом. Как-то в выпуске новостей он увидел сюжет: мэр одного города вместе с полицейскими участвовал в патрулировании улиц. Сюжет искренне удивил Уиттакера. В
Мэр Уиттакер встал из-за стола, подошел к шкафу, отделанному красным деревом, и открыл створки. Внутри находился небольшой бар. Бар появился при его отце, когда еще тот был мэром. Уиттакер насыпал в бокал льда, удивляясь, как гулко раздается этот звук в тишине кабинета. Кроме стен и самого мэра, его никто не слышал и слышать не мог. Рабочий день давно кончился, и секретарша ушла домой. Уиттакер налил себе еще одну порцию бурбона, радуясь, что в числе бед, от которых был избавлен Клейсвилл, значился и алкоголизм.
В дверь постучали. Затем она открылась, и кабинет вошли двое членов городского совета — Бонни- Джин и Дэниел. В свои двадцать шесть лет Бонни-Джин была самым молодым членом этого совета. Возможно, поэтому она проявляла неожиданную смелость там, где другие проявляли вполне оправданную осторожность. Опять-таки, Бонни-Джин было пока не с чем сравнивать. Когда городской совет в последний раз сталкивался с серьезной проблемой, для Бонни-Джин не было проблем серьезнее, чем свалить с уроков в кино.
Сейчас щеки Бонни-Джин пылали, словно она постояла возле раскаленной печки, а глаза были широко раскрыты.
— Мы прошлись по улицам, и знаете, ничего странного не обнаружили, — выпалила Бонни- Джин.
Стоявший у нее за спиной Дэниел покачал головой.
— Мы разбросали листовки, предупреждающие о возможном появлении в городе кугуара, — добавила Бонни-Джин.
