жилую половину.
— Я могла бы и остаться, — не слишком решительно возразила она.
— Конечно, могла. Но зачем тратить силы на этих старых клуш? Лучше передохни перед поездкой на кладбище.
Они прошли на кухню.
— Байрон, я понимаю, что повторяюсь, но честное слово: ты относишься ко мне лучше, чем я того заслуживаю.
Чтобы не встречаться с ним глазами, Ребекка взяла оставленные ею тарелки и стала мыть.
— Для меня наша… дружба не умирала, — сказал Байрон. — Даже когда ты отказалась отвечать на мои звонки. И не умрет.
Ребекка не ответила. Тогда он подошел и забрал у нее чашку.
— Бекс!
Ребекка повернулась к нему. Байрон не сдержался и обнял ее.
— Пойми, что ты не одна. Мы с отцом всегда рядом. Не только вчерашней ночью. Не только сегодня, а пока мы тебе нужны.
Ребекка положила голову ему на грудь и закрыла глаза. Ей так хотелось поддаться странному, иррациональному зову — быть рядом с Байроном. За всю ее взрослую жизнь ни один человек не вызывал у нее желания остаться с ним рядом. Ни один мужчина, встреченный ей после отъезда из Клейсвилла, не пробуждал в ней мысли о каких-либо обещаниях и обязательствах. Только он, Байрон Монтгомери. Но в этом Ребекка не желала признаваться ни себе, ни ему. Ни сейчас, ни когда-либо в будущем.
— По-моему, мне перед кладбищем не помешает облегчиться, — улыбнувшись, сказала она.
Байрон молча разжал руки. Уходя с кухни, Ребекка спиной ощущала его взгляд, но он не произнес ни слова.
Когда она вернулась, в кухне ее ждали оба Монтгомери.
— Мэйлин не хотела похоронной процессии, — сказал Уильям. — Только мы втроем. Все остальные уже уехали.
Уильям подал Ребекке потемневший серебряный колокольчик. Тот самый, с каким Мэйлин ходила на похороны.
Ребекка вдруг ощутила в себе какое-то детское упрямство. Ей не хотелось брать колокольчик в руки. Сколько раз она видела, как Уильям перед похоронами молча передавал колокольчик Мэйлин. Ритуальный предмет вдруг превратился для Ребекки в подобие эстафетной палочки. Но ведь она — внучка Мэйлин. Она не имеет права капризничать. Особенно перед Уильямом, которому сейчас гораздо тяжелее, чем ей.
Ребекка осторожно взяла колокольчик и пальцем прижала язычок, чтобы тот не звонил. Звон уместен на кладбище, но не здесь.
Байрон повел ее на улицу. Вот так Уильям всегда сопровождал Мэйлин. И Байрон был готов идти с ней куда угодно. Он всегда оказывался рядом с нею. С того самого момента, когда она впервые приехала в Клейсвилл. И потом, когда умерла Элла.
«Я не могу здесь оставаться. Не могу остаться с ним. И не буду».
Ребекка подошла к черному автомобилю и остановилась, всем своим видом показывая, что дальнейшее присутствие Байрона ей будет только мешать.
— Я поеду одна, — сказала она, подкрепляя свой жест словами.
Она видела раздражение, вспыхнувшее в глазах Байрона, но оно было мгновенным. Лицо Монтгомери-младшего стало прежним — участливым и понимающим, как того требовала его профессия.
— Мы с отцом будем ждать тебя на кладбище, — сказал Байрон.
Ребекка уселась рядом с незнакомым ей водителем. Байрон закрыл дверцу и пошел к катафалку.
«Я справлюсь без него… Теперь меня ничто здесь не держит. Могу уехать хоть завтра».
Без Мэйлин Клейсвилл стал просто одним из городов, где Ребекке довелось жить. Это не ее родной город. Ничего особенного в нем нет, кроме странных правил, которых она и раньше не понимала, а теперь просто не желает забивать ими голову. Мэйлин умерла, и у нее нет больше причин возвращаться сюда.
Если не считать Байрона. Если не считать, что здесь все-таки ее дом.
Катафалк тронулся и медленно выехал на улицу. Водитель ее машины выждал еще некоторое время, затем двинулся следом.
Ехали совсем недолго. Едва выйдя из машины, Ребекка сразу же услышала громкие стенания. «Сисси уже здесь», — подумала она. Помахивая колокольчиком, Ребекка пошла через лужайку к навесу, где были расставлены стулья для участников похорон. Она постоянно напоминала себе, что не имеет права посрамить бабушку. Увы, она на многое не имела сейчас права. И, прежде всего — не могла выгнать с кладбища лживую злобную Сисси. Какой бы предусмотрительной ни была Мэйлин насчет собственных похорон, этот «пункт программы» оставался печальной неизбежностью. Ребекка никогда не могла понять, чем она так досаждает своей неродной тетке. Мэйлин и сама этого не понимала. А может — как раз понимала, но по какой-то причине не хотела говорить Ребекке, ограничиваясь замечаниями вроде: «Сисси никогда не дружила с головой» или «Потерпи, все образуется». Нет, Мэйлин, не образуется. Враждебность Сисси лишь возрастала. Случайно встречаясь с Ребеккой по время ее приездов в Клейсвилл, дочь Мэйлин демонстративно не замечала «пришлую». И с церемонии прощания Сисси ушла раньше вовсе не из деликатности, а из желания поскорее добраться до кладбища.
Приближаясь к могиле, Ребекка все громче звонила в колокольчик. Рыдания и стоны Сисси тоже становились все пронзительнее.
«Всего один час. Я выдержу ее кошачий концерт. Я могу быть вежливой», — напоминала себе Ребекка, хотя больше всего ей сейчас хотелось вытолкать «убитую горем» Сисси за пределы кладбища.
Спектакль продолжался. Закрытый гроб Мэйлин был усыпан лилиями и розами. Подбежавшая Сисси впилась своими короткими ногтями в дерево гроба. Звук, производимый ими, напоминал шуршание тараканов, спешно разбегавшихся по кухне, где хозяева включили свет.
— Мамочка, не уходи! — вопила Сисси.
Одной рукой она вцепилась в ручку гроба, всем своим видом показывая, что никто не сможет оттащить ее от тела Мэйлин.
Сисси испустила очередной вопль. Меньше всего она походила на обезумевшую от горя женщину. Так орут ошалевшие от похоти кошки. Невдалеке стояли дочери Сисси — двойняшки Лиз и Тереза. Они были на пару лет старше Ребекки. Дочери Сисси равнодушно глядели на мать, не делая ни малейших попыток ее успокоить. Как и Ребекка, обе прекрасно знали: это спектакль на публику.
Лиз что-то шепнула Терезе, но та лишь пожала плечами. Собравшиеся и не ждали, что девицы попытаются урезонить мамочку, чтобы не позорилась перед собравшимися. Увы, существуют люди, урезонить которых невозможно. К их числу принадлежала и Сесилия Барроу.
К гробу подошел отец Несс — клейсвиллский католический священник. Он положил руку на плечо Сисси.
— Не пытайтесь увести меня от родной матери! — взвизгнула Сисси, отталкивая его руку.
Ребекка закрыла глаза. Она не могла уйти. Она должна отдать Мэйлин последние почести, исполнить странный обряд. Бабушка заранее готовила ее к этому дню и предупреждала: нужно все выдержать, чего бы ей этого ни стоило. Обряд был такой же частью похорон, как могила и гроб. На каждых похоронах Мэйлин с Ребеккой выпивали из серебряной фляжки по три глотка. Ровно три глотка. Каждый раз Мэйлин произносила над покойником странные слова, отказываясь объяснять их смысл.
Теперь уже никто не объяснит Ребекке, что они означают.
Второй священник — протестантский пастор Мак-Лендон — готовился сказать проповедь. Он отличался тихим голосом. Вопли Сисси сводили его задачу на нет. Он все же начал говорить, надеясь, что это заставит ее умолкнуть. Ничего подобного. Сисси лишь зашлась новой порцией стенаний. Мак-Лендон умолк, растерянно глядя на своего коллегу Несса.
— Плакальщица чертова, — пробормотала Ребекка.
Она встала и направила к Сисси, обогнув вырытую могилу.
Отец Несс стоял в полной растерянности. Он наверняка помнил выходки Сисси на похоронах Эллы и
