почему не может там жить. Байрон менял города и штаты, а Клейсвилл упорно тянул его к себе. Он пожил в Нэшвилле и Чикаго, в Портленде и Финиксе, даже в «райском» Майами. И везде он врал себе, связывая отъезд с неподходящим климатом, плохой экологией, чуждой культурной средой, отсутствием дружеских контактов или неудачно выбранным похоронным бюро. Десятки причин, и ни одной истинной. За восемь лет он успел пожить в тринадцати городах, причем в некоторых задерживался не больше чем на пару месяцев. И каждый раз он думал: больше никуда не поеду, вернусь в Клейсвилл. Но находилась новая причина-обманка, будто впереди вспыхивал маяк, и Байрон в который раз тешил себя надеждой, что на новом месте он наконец-то «бросит якорь».
Странное дело: стоило ему пересечь границу Клейсвилла, и всякая страсть к путешествиям сошла на нет. И что еще удивительнее: исчезла и непонятная тяжесть в груди, которая с годами стала все ощутимее.
Может, и Бекс испытывала схожие чувства к Клейсвиллу? Но ведь она родилась в другом месте и сюда приехала не в раннем детстве, а подростком. Здесь Ребекка прожила неполных три года, и потом они с матерью уехали. Даже выпускные экзамены она сдавала в другом месте. Неполных три года определили жизнь Байрона на все последующие годы. Элла покончила с собой, Ребекка уехала. Байрон скитался по чужим городам и тосковал по сестрам Барроу.
Из кабинета секретарши (она же — управляющая похоронного заведения и универсальная помощница) доносился отцовский голос. Уильям расспрашивал о подготовке к церемонии прощания и похоронам. Убедившись, что все идет, как надо, он наверняка спустится вниз — навестить Мэйлин. К этому времени покойную уже вымыли и одели. С прической и умеренным количеством косметики лицо Мэйлин выглядело более живым. Однако традиция Клейсвилла запрещала применение любых химических веществ, замедляющих разложение. Тело должно быть возвращено земле без каких-либо ядов (исключая те, что оно накопило само за годы жизни).
Традиция.
Это было единственным словом, которое Байрон слышал в ответ на свои нескончаемые вопросы. Иногда ему казалось, слово «традиция» — не более чем вежливая замена более категоричной фразе вроде «Эта тема не обсуждается». Но что больше всего поражало Байрона — большинство жителей Клейсвилла вполне удовлетворялись таким объяснением. Даже его сверстники. Стоило Байрону вслух усомниться в городских традициях, это вызывало одинаковое недоумение у горожан разных поколений. В Клейсвилле никто ничего не хотел менять и тем более — ломать.
Байрон выбежал из отцовского кабинета и перехватил Уильяма на лестнице, ведущей в подвал, где находилась гримерно-одевальная комната и складские помещения.
— Отец, я хочу еще раз наведаться в дом Мэйлин… посмотреть, что к чему. Если я тебе сейчас не нужен…
— Ты мне всегда нужен.
Монтгомери-старший улыбнулся. Часть морщин на его лице были вызваны улыбкой, другая часть — заботами, но в целом все они говорили о неумолимо надвигающейся старости. Когда родился Байрон, Уильяму было почти пятьдесят. В таком возрасте кое у кого из его друзей уже появлялись внуки, а он стал отцом своего первого и единственного ребенка. Многих друзей Уильяма уже не было в живых, но в отличие от Мэйлин, все они умерли своей смертью.
— Так я поехал? Может, там нужно что-то сделать? Ты скажи, я сделаю.
— Там все сделали и без нас с тобой. Прости меня, Байрон. Я не могу сейчас ответить на все твои вопросы. — Уильям открыл дверь на лестницу. — Но правила есть правила.
— Я вернулся в Клейсвилл. Внешне это выглядело вполне объяснимо: сын вернулся, чтобы помогать своему пожилому отцу. Но дело было не только в этом. И ты, наверное, знал.
Сказанное Байроном не было вопросом, и все же Монтгомери-старший ответил на них:
— Знал, Байрон. Клейсвилл — наш родной город. Хороший город. Безопасный. Здесь ты можешь спокойно растить детей и знать, что они защищены от множества неприятностей. У тебя было достаточно времени, чтобы сравнить жизнь в Клейсвилле и в других местах.
— Защищены? — переспросил Байрон. — Мэйлин умерла не своей смертью. Ее убили.
Лицо Уильяма вдруг постарело на несколько лет. Правда, этот длилось всего мгновение.
— Этого можно было избежать. Если бы я знал… если бы она знала.
Монтгомери-старший сморгнул навернувшиеся слезы.
— Поверь мне, Байрон. Случившееся — это исключение из правил. Клейсвилл — безопасное место. Тебе есть с чем сравнивать.
— Ты так говоришь, будто за пределами Клейсвилла лежит совершенно другой мир.
Уильям тяжко вздохнул. Этот разговор происходил у них далеко не первый раз, разочаровывая и отца, и сына.
— Байрон, потерпи еще пару дней, и ты получишь ответы на все свои вопросы… А сейчас прошу тебя, не донимай меня.
— Значит, ты все-таки понимаешь, что мне нужны ответы… Хорошо, я не буду тебя ни о чем спрашивать. А сейчас… пойду, пройдусь. Подышу воздухом.
Уильям кивнул. Он повернулся к двери, но Байрон успел заметить на отцовском лице какое-то новое, непривычное выражение. Казалось, Мотгомери-старший о чем-то сожалеет. Потом Уильям распахнул дверь на лестницу, вошел и тут же закрыл за собой дверь. Мягко щелкнул замок.
Байрон вышел через боковую дверь. Идти пешком расхотелось. На мотоцикле будет быстрее. Он направился к раскидистой иве, под которой стоял его «Триумф». Задний двор похоронного заведения ничем не отличался от дворов всех остальных домов этого квартала. Забор из деревянного штакетника, который неплохо было бы заново покрасить. Просторное крытое заднее крыльцо с двумя креслами- качалками и небольшими качелями. Азалии, цветочные клумбы. Байрон вспомнил, как мать любила возиться с цветами. Цветы продолжали цвести и сейчас, спустя годы после ее смерти. Дубы и ивы давали тень всему двору и половине крыльца. Все было, как в детстве Байрона. Все, как в соседних дворах. Никто бы и не подумал, что в этом доме мертвецов готовят в последний путь.
Под ногами привычно хрустел гравий. Взявшись за руль мотоцикла, Байрон выводил его в проезд. Мать терпеть не могла мотоциклы и запрещала запускать двигатель под окнами кухни. Старая привычка сказывалась и сейчас. Иногда Байрону хотелось, чтобы мать, как когда-то, вышла на крыльцо и принялась ворчать: «Опять натаскал грязи в дом!» Но мертвые не возвращаются.
Мальчишкой Байрон думал обратное. Он был готов поклясться, что в один из вечеров видел Лили Инглиш, сидящей на заднем крыльце. Байрон увидел ее из окна своей комнаты и побежал на кухню, чтобы сообщить родителям. Отец не стал слушать его рассказ и велел отправляться спать, а мать заплакала, уронив голову на кухонный стол. Через пару дней она вырвала с корнем все цветы из клумбы, перекопала землю и посадила новые. Байрон рассудил: наверное, взрослым тоже непросто находиться рядом с покойниками. Он даже хотел спросить, снятся ли матери страшные сны, как ему, но не решился. Его родители редко ссорились, но чем старше становился Байрон, тем яснее он ощущал нарастающую напряженность между отцом и матерью. Они любили друг друга, но участь «жены Гробовщика» в конце концов доконала мать Байрона.
Байрон выехал на улицу и прибавил скорость. По сравнению с городами, где он жил, движения на клейсвиллских улицах почти не было. Шум ветра, рокот мотора и изгибы дороги превратили поездку почти что в дзен-медитацию. Из головы исчезли все мысли. Байрон забыл про Лили Инглиш, свою мать и Ребекку… Возможно, мысли о Ребекке все-таки оставались где-то на периферии его сознания, но вскоре он отогнал от себя и их. Пусть ему не освободиться от зова Клейсвилла, но он может освободиться от воспоминаний. Хотя бы на время. Байрон прибавил еще скорости, и теперь любой поворот заставлял его опасно наклоняться в сторону тротуара. Он явно рисковал, и ему это нравилось. Давало чувство свободы или что-то, близкое к этому.
4
