неловкое движение способно доломать его, причиняя нестерпимую боль, а от взгляда становилось не по себе - как будто до сих пор он лишь телесно отошел от опасного края, душа же его по-прежнему пребывает за роковой чертой, с сомнением взирая на мир живых.
Равиль напряженно разглядывал медленно приближавшегося к нему молодого мужчину, и на лице юноши явственно читались замешательство и страх. Давид улыбнулся ему с мягкой доброжелательностью, но сдержанно, чтобы не оттолкнуть неискренностью, и присел поодаль, отгоняя в глубину острый укол скорби: во истину суров Господь! Испытывая Иова, он отнял и дом, и состояние, и семью, но у этого мальчика - взял даже сверх того, отнимая свободу, достоинство и честь, и даже возможность распоряжаться собственным телом, а под конец забрав еще здоровье и юность…
- Здравствуй, Равиль, - тепло произнес Давид, глядя в мерцающие льдинками непролитых слез серые глаза. - Я - Давид, сын твоей тети…
Что- то странное мелькнуло в глазах юноши, когда он посмотрел на Хедву, и та торопливо приблизилась, успокаивающе поглаживая его плечо:
- Давид сын моей сестры Леваны, как ты сын моего брата, - терпеливо повторила женщина прежние объяснения. - Он очень нам помогает!
Равиль судорожно вздохнул, комкая сухими пальцами одеяло, и виновато отвел глаза в сторону. Грудь его прерывисто и слишком часто вздымалась.
- Простите! Я вас не помню… - прошептал он.
- Ты и не должен был, - спокойно поправил его молодой человек, - мы не были знакомы.
Серые глаза в недоумении распахнулись, вновь обращаясь на него.
- Долгое время все были уверены, что ты тоже погиб, - ровно и честно ответил на невысказанный вопрос Давид. - Только недавно обнаружилось, что к счастью, это не так, и мы приехали за тобой, чтобы отвезти домой.
Равиль не смог бы передать, что почувствовал при этих словах, стало горячо и душно, сердце тяжело заворочалось в груди. Юноша бессознательно выгнулся на подушках, силясь протолкнуть внутрь себя еще хоть немного воздуха, и в панике ожидая, что вот-вот судорога окончательно перехватит горло, а он так и не успеет задать самый важный вопрос, но в следующий момент обнаружил себя в объятии Хедвы, ласково массирующей ему затылок, шею и плечи.
- Тише, мальчик мой, тише! Все хорошо, успокойся… выдохни медленно, глубоко… А теперь так же медленно вдохни. Умница, Равиль! Дыши, мальчик, не бойся, не торопись… Видишь, все хорошо!
Дрожь напряжения понемногу отпускала тело. Юноша позволил уложить себя и поправить подушки, пелена перед глазами нехотя рассеивалась от легких прикосновений к вискам. Так значит, пустота и безнадежность, мучившие его при попытках вспомнить, хотя бы что именно связывало его с самоотверженно выхаживающей его женщиной до болезни, - не его вина, но они все равно никуда не исчезнут… - стрелочки ресниц повлажнели.
- Равиль, - юноша содрогнулся, почувствовав осторожное прикосновение к кисти, но Давид не отпустил его, легонько сжимая пальцы и продолжая с ласковой силой, - не нужно бояться меня или чего бы то ни было! Мы все с тобой, а я никогда не сделаю тебе ничего дурного! Ты - мой брат. Мой младший брат, и я обязан заботиться и защищать тебя!
И хотя вызванная неожиданным касанием паника почти улеглась, ладонь в руке мужчины так и не перестала вздрагивать: вот оно, то самое слово! Обязан…
- Почему? - глухо проговорил Равиль, ни на кого не глядя, - почему вы уверены, что я тот, кто вам нужен? Тот самый Равиль?
- Потому что я это вижу, - со спокойной твердостью ответил Давид, усилием воли загоняя подальше горечь и гнев на всех тех, из-за кого юноша оказался в таком состоянии: поруганное измученное тело и растоптанное, еще более истерзанное сердце, у которого едва хватает сил, чтобы биться. - Не переживай и не терзай себя, ты поправишься немного, и я расскажу тебе о поисках - все, что узнал. Хорошо?
Равиль все-таки заплакал, прижимаясь лбом к руке Хедвы, и кивнул соглашаясь.
- Я скоро встану, - торопливо прошептал юноша.
Человеческая память причудлива и своеобразна. Даже без непоправимых травм и жутких потрясений, спустя годы человек может забыть многое - и ненависть, которая когда-то сводила с ума, и любовь, которая тогда, казалось, заменяла кровь в жилах. Разучиться говорить на родном языке, забыть лица отца и матери, забыть свое имя и самое себя…
И только свой страх, человек не забывает никогда! Малыш, в младенчестве однажды испугавшийся паука или змеи - седым старцем будет отшатываться от безобидного ужа или сенокосца. Страх может затаиться, но напомнит он о себе всегда, это враг, от которого невозможно убежать, а сражаться не каждому под силу… И разумеется, всяческие битвы были пока не для юноши, неокрепшего телом и больного рассудком!
Хотя паук, вначале опутавший его ловкими цепкими лапками и донельзя заполнивший едким ядом беспрерывного унижения и стыда, уже не являлся в кошмарах, хотя за прошлым, состоявшим из непрерывной пытки то ослабевавшей, то вновь усиливавшейся боли, арсеналу которой мог позавидовать знаменитый мэтр Ги, - опустился душный тяжелый полог, не дававший ничего разглядеть… Хотя титаническими усилиями Равиль даже немного справился со своей боязнью прикосновений, загнав ее подальше вглубь убеждениями, что глупо шарахаться от тех, кто спасает его никчемную жизнь, а его выходки только оскорбляют этих благородных людей, и понадеявшись, что однажды просто привыкнет к тому, что все считают в порядке вещей… Хотя… продолжать можно до бесконечности.
Юноша действительно немного ожил, хотя бы внешне, заставляя себя не морщась до капли выпивать тошнотворные микстуры, съедать до крошки завтрак, обед и ужин, самому орудуя ложкой, несмотря на казавшиеся холодной деревяшкой пальцы и начисто игнорируя отсутствие аппетита. Он без поблажек выполнял все упражнения, необходимые чтобы вернуть в норму высохшие за время болезни мускулы. Он расспрашивал Давида и Хедву, стараясь как можно больше понять и запомнить из их рассказов о семье, в которую ему предстояло вернуться… Но! Оставалось одно весомое «но», которое запросто перечеркивало всеобщие старания, ибо можно забыть причину, но невозможно забыть свой страх.
Можно забыть о попытке самоубийства, но это не вернет желания жить по мановению волшебной палочки прекрасной доброй феи! Страх многоликой пустоты с таким же множеством имен - одиночество, нелюбовь, ненужность, пренебрежение, - гулким эхом гулял по пустоте на месте оставленного позади жизненного пути. То, что Равиль не мог его даже приблизительно внятно объяснить, даже для себя, - только усиливало растерянность, порождая новую волну неуверенности, а следовательно того же самого страха. Он бродил по кругу, уподобляясь даже не слепому, потому что тот пусть ощупью, но ищет выход!
Как ни странно, первым, кто заметил неладное и понял, что происходит, стал Фейран. И пока Давид взвешивал свои выводы и оценивал ситуацию, а Айсен по обыкновению без излишних слов и пафоса подставлял плечо, стараясь по возможности смягчать острые моменты, а еще лучше предотвращать их, - однажды вечером достойнейший на иных берегах хаджи, против воли не сдержался во время обычного осмотра.
- Можешь не пытаться меня обмануть, я все-таки врач, - сухо заметил мужчина отпуская руку своего непрошенного пациента, и отворачиваясь, чтобы скрыть раздражение.
В отличие от своего возлюбленного ангельским терпением он не отличался, а то, что его знания и методы изо дня в день разбиваются о неприступную скалу, - не могло оставить равнодушным.
Равиль же в ответ лишь беспомощно распахнул на него ресницы.
- Так вот, - жестко продолжил Фейран, вновь берясь за запястье юноши, - мне перед тобой кривить душой не зачем! А в Тулузе и окрестностях достаточно лечебниц при монастырях, куда всяких сирых и убогих принимают!
Равиль беспомощно моргал, не в силах подобрать слов в ответ на это заявление.
- Если ты считаешь, - еще более сурово завершил свою речь мужчина, - что там тебе самое место - то ты туда и отправишься! Потому что я не волшебник и мановением руки излечивать не умею. Да и вливаю в
