Фантазм

самого закоренелого циника!

Лекарь молча наблюдал, как Ожье осторожно касается волос юноши:

- Малыш, как же так…

Ресницы затрепетали в ответ на прикосновение, и Фейран отвернулся, чтобы не видеть этого. Только услышал, как шепотом выругался Грие…

Как часто случается в жизни, то чего мы страстно желаем и ждем, становится лишь новым испытанием. К тому времени, как баржа добралась до порта, Айсен крохотными шажками вышел из летаргического, больше напоминающего смерть состояния, но о выздоровлении говорить пока не приходилось. Организм не принимал пищу, в желудке не задерживалось ничего, кроме пары глотков, и юношу рвало кровью. Сражаясь с последствиями тяжелого отравления - что самим ядом, что передозировки противоядием, Фейран старался не думать о других страшных симптомах, которые видел.

Не получалось. Хотя Айсен приходил в сознание все чаще, а не просто несколько раз открывал глаза, но ни на что окружающее не реагировал, и казалось, что даже если он и поправится физически, то разум к юноше уже не вернется. Пытаясь поймать застывший мутный взгляд запавших синих глаз, Фейран по- прежнему не мог уловить ни одного утешительного знака. Слабую реакцию и движение зрачков приходилось считать уже чудом… Что если остаток дней Айсен проведет, пребывая в таком подобии жизни, взирая на мир бессмысленным тусклым взором?

Конечно, нет ничего странного в том, что человек может не выдержать мук и сойти с ума. И в каком бы состоянии не остался Айсен, Фейран не станет любить его меньше…

Но видеть любимого таким было физически больно! Его мальчик должен быть счастлив, должен радоваться жизни, снова улыбаться, петь и задыхаться от желания! В его глазах должно купаться солнце, а не стынуть безжизненная пустота…

Фейран вряд ли отдавал отчет в том, что они перешли на корабль и в присутствии Грие, хотя указал, что необходимо забрать и сам перенес юношу на новое место, вновь занимая свою бессменную вахту подле него и в качестве врача, и в том числе, оттаскивая от края способом, доступным любому человеку. Он говорил с юношей, не уставая повторять запоздавшие признания в любви и просьбы о прощении, целовал тонкие руки, с которых медленно сходили следы пыток и холодные безответные губы, гладил виски и шептал безумные обещания…

Когда у Айсена стал подниматься жар, Фейран даже обрадовался - это значило, что организм борется и пытается восстановиться. Слушая стоны и метания юноши, он говорил себе, что это означает возвращение к жизни. Жар становился сильнее, лихорадка уже сжигала его. Айсен бредил, но это тоже было в каком-то смысле добрым знаком, потому что значило, что память есть, что она тоже жива, а разум если и поврежден, то не безнадежно.

Однако, неизвестно, что было легче: когда юноша раз за разом возвращался в кошмар пыточного каземата, или начинал биться, со слезами умоляя хозяина сжалиться и не трогать его, только сегодня, один разочек… Воскрешая в памяти мужчины подробности каким и после чего Айсен попал в его дом впервые: Магнуса ли он так умолял, или кого-то до того?

Или когда юноша беспомощно шептал:

- За что, любимый?… В чем я виноват перед тобой…

- Прости, прости меня, солнышко мое! Прости! - Фейран менял компрессы, натирал виски уксусом и обтирал исхудавшее тело от пота, поил лекарством, после чего садился на свое место и говорил с мальчиком, лишь бы Айсен слышал его голос и успокаивался.

Ожье смотрел на все это и изумлялся: лекарь сам уже был на пределе, непонятно на чем держался и то, что он не еще не слег сам, казалось невероятным.

Но, нельзя не признать, что несмотря чудовищное испытание, выпавшее на их долю, он смотрел на этих двоих с нескрываемой завистью!

Там, где он находился - не было ничего. Ни света. Ни тьмы. И его самого тоже не было. Абсолютно ничего не было. Лишь иногда возникал голос, смутно знакомый.

Он доносился словно из неведомой безграничной дали. Однако почему-то это казалось важным, хотя он не сознавал почему, что это за голос, что за слова, что за смысл их наполняет, и откуда они исходят.

Не осознавал вообще, даже кто он сам. Это вполне устраивало. Странное ощущение… Он не хотел ничего знать, не хотел помнить, хотя почему именно - не помнил тоже… Просто не хотел.

Значит, причина была, а раз он не помнит и ее тоже, - не нужно помнить все это! Почему?…

Но голос не уходил. Он возникал и пропадал, временами все же оставляя его одного в прежней пустоте. Голос был разным: иногда отчаянным, прерывающимся, иногда усталым и грустным, иногда тревожным, заклинающим или щемяще-нежным… Но он всегда звал, не давая сдаться и раствориться в небытие полностью.

Голос побуждал его, будоражил, вызывая болезненный отклик. Он словно бы рождался с первыми словами, и тем страшнее было умирать с последними. Он хотел, чтобы голос наконец замолчал и вернулся покой…

Или чтобы этот голос был всегда! Но тот по-прежнему оставался слишком далеко. Не дотянуться… Голос приходил откуда-то извне, разгоняя холодную тьму, - он обрадовался, когда смог понять все это.

Так появились первые понятия: холод, тепло, тьма, внутри и снаружи. Внутри не было ничего, кроме тьмы, и тогда он попытался выйти наружу. Туда, где был голос, навстречу… Омертвевшие тяжелые веки удалось приподнять едва-едва, но даже в эту щель чуть шире волоса хлынул свет, ошеломивший настолько, что он вновь перестал существовать на какое-то время.

И снова приходилось идти на голос: так долго, так трудно…

Он пробудился снова от зовущих его звуков, ставших жизненно необходимым.

Жизнь… Это все называется жизнью… Когда-то он это уже знал.

Жизнь. Смерть. Время.

Теперь у голоса появилось лицо. Встревоженное изможденное лицо со светлыми ореховыми глазами, в которых тоже стыла смерть. Он не был уверен, что это не отражение его собственной. И попытался вспомнить, что это должно вызывать страх.

Страх.

Стон…

А в зеленоватых глазах еще что-то. Вина.

Нет! Все неправильно. Обман! Все очень неправильно, хотя чужое присутствие почему-то означало нечто важное и успокаивало. Он не помнил, кто этот человек, но чувствовал, что они прочно связаны.

Человек все время обращался к нему. Набор звуков не был случайным… Его имя. Айсен… Человек ждал ответа. И был очень расстроен. Это тоже было неправильно. Хотелось ответить ему, но не хватало сил, горло оказывалось подчиняться… И он снова проваливался во мрак, щедро разбавленный болью.

В отличие от всего остального, боль пришла сама, и нагло заслонила собой почти все вокруг. Боль… Айсен узнал ее и вспомнил, как называется то, благодаря чему он вновь ощутил свое тело.

Боль нарастала и нарастала, она сжигала его, ломала, выкручивала. Она была постоянной и всегда разной. И этот человек рядом, он - тоже означает боль, он вспомнил… И того, что вспомнил, вдруг оказалось слишком много. Словно прорвало гигантскую плотину.

Его швыряло и било. Айсен потерялся в собственной памяти, его затянуло, как в трясину, как в омут. Он задыхался в буквальном смысле, безнадежно пытаясь вырваться из обжигающего хаоса, и опять - голос не отпускал его. Держал, не давая сорваться совсем, хотя тоже был сплошной болью.

- Почему всегда больно?- спросил юноша неизвестно у кого. Может быть себя.