оставался только писарь. Выходит, Йозеф близок к нему. Стало быть… Так вот каков его праздничный гостинец! А вслух Баки сказал холодно:
— Нет, вы ошибаетесь, господин штубендинст. Я рядовой солдат Советской Армии. К тому же мое воинское звание не имеет никакого значения здесь.
Йозеф невозмутимо выслушал его, так же спокойно ответил:
— Ошибаетесь вы, а не я. Ваше звание имеет значение.
— Уж не хотите ли вы сказать, что оно имело бы значение для моей службы в РОА? — язвительно спросил Баки. — Это предложение я уже имел честь выслушивать в гестапо! — презрительно добавил он. — А вчера и здесь — один из этих мерзавцев…
«Все равно пропадать, — думал Назимов, говоря эти решительные слова. — Надо идти напролом».
Йозеф осуждающе покачал головой.
— Так нельзя… Нельзя горячиться, — повторил он совсем тихо. — Вот сегодня ночью двое покончили с собой, бросились на проволоку. Я знал их. Хорошие ребята. Но у них не выдержали нервы. Они предпочли смерть, выразили, так сказать, протест. Нет, это не тот путь. Это — не путь борьбы. Борьба должна быть сильнее смерти! Она продолжается и здесь, за колючей проволокой.
— Да, да, сильнее смерти! — желчно усмехнулся Назимов. — Трупы не успевают сжигать в крематории.
Он повернулся спиной к собеседнику, давая понять, что им больше не о чем разговаривать.
Йозеф выдержал и это. Тем же ровным, тихим голосом он продолжал:
— Значит, вы не верите мне? А сами… В таком случае нам действительно нет смысла продолжать разговор. — Теперь он тяжело поднялся с места. Еще раз испытующе посмотрел на Назимова. Хотел было махнуть рукой, но удержался. Еще минуту постоял, затем, словно приняв решение, твердо сказал: — Тогда я приведу к вам Черкасова…
Йозеф быстро удалился. Назимов даже не успел спросить, о каком Черкасове он упомянул.
Спустя минуту Назимов бросился разыскивать Николая. Сегодня теплый день, мало кто остался в бараке. Задонов тоже был на улице.
— Если меня завтра вызовут к «третьему окну», знай: старик провокатор! — залпом проговорил Назимов.
Николай непонимающе взглянул на него. Пришлось почти слово в слово пересказать разговор с Йозефом.
— А кто этот Черкасов? — спросил Николай, Ему тоже передавалось волнение друга.
— Не знаю.
— Может быть, ты во время болезни позабыл этого человека.
— Не помню.
Утром, едва заключенные принялись за скудный свой завтрак, в столовой заговорило радио. Люди замерли, забыв про еду. Все знали: сейчас кого-то будут вызывать к «третьему окну». Назимов вцепился в локоть Николая. От мисок поднимался пар. В иное время изголодавшимся людям казалось, что не может быть ничего вкуснее этой баланды из репы, сейчас им было не до нее.
Диктор гортанным голосом дважды огласил одно и то же:
— Ахтунг! Ахтунг! Заключенные номер… немедленно должны явиться ан шильд драй. Немедленно! Блоковым обеспечить явку!
Оба раза Назимов, сам того не замечая, повторял вслед за диктором для кого-то роковые цифры:
— Двадцать три тысячи пять…
Радио замолкло, Баки обессиленно вытер со лба холодный пот, схватил за локоть Николая:
— Миновало!..
«Когда будет нужно, вас найдут»
Всю ночь Назимов не сомкнул глаз. Вернее, он боялся сомкнуть их, не давал себе спать. Беспорядочные, отрывистые мысли теснились в голове, вконец измотали его. Каждый шорох, каждый стон больного отдавался в душе Баки.
Сумеречный свет луны освещал то один, то другой конец барака. По стенам играли тени от бегущих облаков. Иногда Баки вскакивал, ходил по бараку. На полу и нарах беспорядочно валялись люди — казалось, это были трупы на поле боя.
Днем, в более или менее спокойном состоянии, Назимов редко вспоминал о Реммере, был убежден, что гестаповец тоже давно вычеркнул его не только из памяти, но и из числа живых. Когда в пасть кровавого дракона бросают десятки и сотни тысяч людей, разве могут палачи думать об одном человеке — пылинке. Но стоило Назимову заснуть или просто забыться в дремоте, как начинался кошмар. Реммер появлялся перед ним семиглавым чудовищем из детских татарских сказок и принимался терзать его. Каждая голова чудовища рычала на свой лад, истязала по-своему. Этой ночью Назимов, чуть забывшись, опять увидел дракона. Одна из голов его была головой Йозеф а. «А-а, ты заодно с Реммером… Думал, я не разгадаю… Нет, я узнал тебя!» — тяжко бредил! Назимов.
Только к утру развеялись ночные кошмары. И Назимов задремал. Но это не был освежающий сон. Возбужденный мозг продолжал работать, «…Йозеф обещал привести Черкасова. Кто он? Где он?.. На удочку хотел подцепить. Ну нет, погоди…»
Утром Назимов избегал Йозефа. При случайных встречах с штубендинстом раскосые глаза Баки смотрели недобро. Но старый чех, казалось, не замечал этого взгляда, в котором нетрудно было прочесть вызов: «Думаешь, я испугался тебя? Не на такого напал. Могу самому тебе шею свернуть».
После вечерней поверки Йозеф, проходя мимо Назимова в свой угол, шепнул: — Зайди сейчас в умывальню. Назимова снова охватили сомнения. Идти или не идти? Вдруг провокация? Что будет, если пойти?..
На эти вопросы не то что за минуту — и за сутки невозможно было ответить, ибо Назимов не знал главного: чего хочет Йозеф. Все же смелость взяла верх. Баки многозначительно подмигнул Николаю и решительными шагами направился к умывальной комнате. Под своими лохмотьями он спрятал кусок железа. Втайне от людей он три дня точил железку о камень. Если Йозеф выдаст себя как провокатор, ему не выйти из умывалки.
Вслед за Баки, беспечно посвистывая, пошел и Николай Задонов.
Когда Назимов вошел в умывальню, чеха там не было. В дальнем углу, около окна, стоя спиной к двери, какой-то заключенный мыл над раковиной руки. Он даже не оглянулся на скрип двери.
Назимов направился прямо к нему, отвернул соседний кран.
Незнакомец чуть поднял голову, сдержанно спросил:
— Борис, не узнаёшь меня?
— Нет, не узнаю, — так же глухо буркнул Назимов.
— Приглядись получше… Может, вспомнишь рудник Вецляр…
И Назимов вспомнил, узнал. Перед ним был действительно Черкасов. Тот самый Черкасов, с которым в Вецлярском руднике они вместе толкали вагонетки. Ну как мог Баки запамятовать эту фамилию, когда впервые услышал ее от Йозефа? Постоянные тревоги, голодание, болезнь сказывались: память ослабла, иногда позабывалось и самое простое, и самое дорогое.
— Вениамин!.. Неужели ты?.. Как ты попал сюда? — не сдерживая радости, повторял Назимов. — Ты изменился… — Надо бы сказать: «Ты похудел, постарел, дружище! Тебя совсем не узнать». Но все равно это были бы неточные слова. Черкасов был так изможден, что походил на живой скелет.
— О подробностях — в другой раз, Борис, — шептал Черкасов. — Ты верь старику. Он наш человек, коммунист.
Вениамин шагнул к двери. Назимов хотел было остановить его, но Черкасов не стал
