было заключить, что эти люди не покорились лагерному деспотизму, не испугались жестокостей, что они живут надеждой на лучшее будущее и готовы к борьбе.
Назимов наконец разыскал и Черкасова. Оказывается, тот работал парикмахером в одном из русских бараков. Когда Назимов спросил старого приятеля, откуда тот узнал о пребывании его в лагере, Черкасов ответил, что впервые увидел его в «бане», а потом, как бы давая понять, что не хочет распространяться о своих связях и знакомствах в лагере, заговорил о том, сколько всяких мытарств испытал в плену. Он рассказал, что попал в Бухенвальд за саботаж, вскоре после того, как их разлучили в Вецляре. Но он умолчал о том, что новым своим друзьям в Бухенвальде подробно рассказывал о Назимове, о его побегах. Баки и не подозревал, что бухенвальдские подпольщики уже знают о нем все, вплоть до номера полка, в котором он служил.
Назимов заметил, что здоровье Черкасова сильно пошатнулось, он даже говорил с трудом. Временами хватался за горло, говорил медленно, хрипло. Немудрено, что тогда, при первой встрече в умывальне, Назимов не сразу узнал его.
— Спасибо друзьям, — с усилием говорил Черкасов, тяжело переводя дыхание, — иначе я бы уже давно протянул ноги. Я ведь работал на каменоломнях. Как говорится: на бедного Макара все шишки валятся. Однажды вагонетка сорвалась и чуть не придавила меня насмерть. Целый месяц кровью харкал… Потом — эсэсовцы палками били меня, это тоже сказалось…
Черкасов помолчал, задумался. Назимов украдкой рассматривал его. Черкасов ровесник ему и еще недавно был отменным здоровяком. А сейчас он выглядел стариком — все шестьдесят можно дать.
— С головой что-то не в порядке, — Черкасов сжал худыми ладонями виски. — Забывчивость какая-то, ничего в памяти не держится. Да, вспомнил!.. В сорок четвертом бараке какой-то парень, из-под Казани, все разыскивает земляков, спрашивает, нет ли в лагере кого-нибудь из татар. Услыхал о тебе, обязательно хочет повидать.
— Меня?.. — сердце у Назимова дрогнуло: он ведь тоже с удовольствием встретился бы с земляком. — Кто такой этот парень?
— Работает парикмахером, вроде меня, — объяснил Черкасов. — Кажется, честный паренек. Да ты сам увидишь. Я так… просто хотел предупредить.
— Спасибо. Как его зовут?
— Сабир. По крайней мере, так называют его в бараке.
Через несколько дней после этого разговора, вечером, Отто передал Назимову, что его вызывает к себе староста сорок четвертого барака.
— Зачем? — удивился Баки. Отто пожал плечами:
— Откуда мне знать.
У дверей сорок четвертого барака Назимова остановил какой-то заключенный. Физиономия у него бандитская, в шрамах, нос перебит; на куртке — зеленый треугольник. Был ли это капо или рядовой лагерник, Назимов не мог знать.
— Ты зачем притащился сюда? — прохрипел «зеленый». — Он говорил по-немецки, глаза его заблестели, точно у лесной кошки. — Молчишь? Язык проглотил?.. — Он изо всей силы ударил Назимова по лицу. Баки не устоял на ногах, упал в грязь, растоптанную перед входом в барак. — Чтоб духу твоего не было здесь! — орал бандит. — Все русские — коммунисты. Всех до единого вас нужно перерезать!
Идти в барак после этого было бы безрассудным. Назимов вернулся к себе. Вытирая рукавом все еще кровоточащие разбитые губы, он рассказал о случившемся Отто. Баки был вне себя от того, что не мог рассчитаться с этим бандитом за унижение.
— Не давайте воли своим чувствам, — посоветовал Отто с присущей ему холодной бесстрастностью, — Не с вами первым это случилось. Теперь еще ничего; было время, когда эти «зеленые» были настоящим жупелом для политических. Они чувствовали себя царями и богами. Нацисты позволяли им делать все, что захотят, только бы унизить политических. Иные из бандитов по своей жестокости и нацистов перещеголяли. Ну теперь их немного окоротили. Политические нашли средство к самозащите. Успокойтесь. Лучше послушайте, как поют…
Из глубины барака доносилось сдержанное многоголосое пение.
Это немецкие политзаключенные, собравшись тесной группой, пели сложенную узниками песню:
Слушая грустную мелодию, Отто рассказывал о беспощадной борьбе внутри лагеря между политическими заключенными и «зелеными». Уголовники, при поддержке эсэсовцев, старались утвердить свою власть над политическими. Борцы за свободу отстаивали права на человеческое существование, старались сохранить свое достоинство в ужасных условиях Бухенвальда. К концу 1942 года господство «зеленых» в лагере начало спадать. Фронт требовал от Гитлера все больше солдат. А где их взять? В тюрьмах, в концлагерях было немало немцев; но честные немцы — политзаключенные — не желали вступать в фашистскую армию. А «зеленым» было все равно, какому богу служить. Прощая злодеяния преступникам, их стали отправлять на фронт. Вопреки своим желаниям, лагерная администрация была вынуждена хотя бы частично возложить на политзаключенных обязанности по наблюдению за внутренним распорядком в лагере. Комендатура скрепя сердце назначила из среды немецких политических узников старост и штубендинстов, лагершуцев, санитаров и прочий обслуживающий персонал.
Гитлеровцы надеялись, что эти меры помогут им расположить к себе хотя бы часть немецких политзаключенных; но самое главное — будет вбит клин между немецкими политзаключенными и политическими узниками других национальностей, среди них возникнет раскол, нарушится интернациональная дружба, о которой гестаповские ищейки были хорошо осведомлены. Но нацисты просчитались. Немецкие коммунисты не изменили принципам интернационализма, — наоборот, использовали предоставленные им возможности для укрепления дружбы и связей с антифашистами всех национальностей…
Песня все еще звучала. Отто умолк на некоторое время, прислушиваясь к пению. В его сухом, изможденном лице было что-то необъяснимо прекрасное. Назимов не мог оторвать от него взгляда и в то же время не умел определить: в чем красота? Во взгляде ли Отто, в повороте ли его головы, в сочетании ли света и теней на его лице? Возможно, все эти внешние приметы были здесь ни при чем. Скорее всего, душевная красота освещала изнутри лицо Отто и делала его необычайно привлекательным.
— Вы не думайте, что мы, немецкие антифашисты, сразу вытянулись по-солдатски перед начальником и комендантом лагеря, когда они разрешили нам занять некоторые посты внутри лагеря, — продолжал свой рассказ Отто, внимательно посмотрев на Баки серыми пристальными глазами. — Мы
