Тревога узников сменилась гневом.
— Почему они не отвечают? Неужели не видят?
— Как — не видят. На небе ни облачка. Да и летают низко.
— Почему же не хотят помочь?
На этот горестный вопрос никто не мог дать ответа.
— Вот тебе и союзники!
— Позор генералу Паттону!
Руководители центров хорошо понимали, что, поскольку лагерное подпольное радио вело передачу — до сих пор оно работало лишь на приеме, — передатчик должен быть запеленгован гитлеровцами, и охранники лагеря вот-вот нагрянут с обыском.
Ночь прошла в полусне, в полубодрствовании, в каком-то бреду. Гестаповцы так и не сделали попытке найти радиопередатчик.
Рассвело. Наступило пятое апреля. Что ожидает лагерников сегодня? До спасительной темноты еще так далеко. Мучил голод. Пища не готовилась. Скудные личные запасы «про черный день» кончились у лагерников.
Но вот ожили репродукторы, раздался свист, хрипение. Начальник лагеря приказал всем заключенным выстроиться на главной площади. Люди выслушали и разошлись по своим углам.
Опять потянулись мучительные часы. Слухи распространялись самые противоречивые. Одни уверяли, что вокруг лагеря стянуто до тридцати артиллерийских батарей, гитлеровцы только ждут приказа, чтобы открыть огонь по лагерю. Другие доказывали, что лагерь будет уничтожен огнеметами. Третьи показывали на небо и предупреждали, что главная опасность — авиация: гитлеровские летчики засыплют лагерь бомбами. Четвертые опровергали всех и говорили, что где-то поблизости уже приземлились советские парашютисты и пробиваются на помощь узникам. Но сейчас же находились «осведомленные» люди, которые уверяли: «Нет, это не советские парашютисты, а американские, и они вовсе не торопятся идти на помощь». Кому верить? Что делать?..
Днем по баракам раздавались небольшие порции хлеба.
— Откуда хлеб? — недоумевали лагерники. Старосты молчали или же отделывались крепкими словечками — бесполезно было объяснять каждому, что хлеб этот, как крупицы золота, подпольная организация копила месяцами и с опасностью для жизни хранила его словно зеницу ока на самый крайний случай. Когда сэкономленный хлеб начал плесневеть, его при выдаче ежедневных пайков ухитрялись менять на более свежий. Как бы то ни было, узники получили возможность несколько утолить голод.
Назимов, как и все руководители подполья, дни и ночи проводил на ногах. От него не отходили связные. Он с часу на час ждал приказа к вооруженному выступлению.
Баки знал, что в «Интернациональном центре» идут непрерывные совещания, что Симагин неустанно призывает начать восстание. Отсутствие оружия на эсэсовских складах, конечно, очень осложнило дело, но Симагин доказывал, что гитлеровцы растерялись, что теперь и с наличным запасом вооружения можно добиться успеха. Но товарищи из «Интернационального центра» держались нерешительно, выжидали, все еще надеясь, что американцы наконец подоспеют и можно будет избежать тех неисчислимых жертв, которые были бы неминуемы при выступлении повстанцев, столь слабо снабженных оружием и боеприпасами.
Назимов приказал своим разведчикам ни минуты не спускать глаз с гитлеровцев. И вот было замечено оживленное движение у эсэсовских казарм. Солдаты строились в колонны.
Вдруг ожили и давно не дымившие печи крематория. По пеплу, летевшему из трубы, можно было догадаться, что жгут бумаги. Значит, гитлеровцы уничтожают документы.
Шестое апреля. Нервы напряжены до последнего предела. Каждый шорох в репродукторах заставляет настораживаться.
В полдень комендант объявил, что сегодня из лагеря будет отправлена рабочая команда численностью в шесть тысяч человек. Все лагерники должны пройти врачебный осмотр. У ворот уже расположилась медицинская комиссия для отбора наиболее здоровых людей.
— Не верьте, друзья! — разъясняли агитаторы-подпольщики. — Эти изверги отберут всех, кто способен к сопротивлению, и покрошат из пулеметов. Не поддавайтесь на обман, ребята!
Но что же все-таки делать? Надо противопоставить коварству гитлеровцев какую-то свою хитрость.
«Интернациональный центр» приказал старостам блоков отобрать стариков и наиболее обессилевших узников, направить их к воротам.
И вот к столу врачебной комиссии потянулась бесконечная жалкая процессия: сгорбленные седовласые старцы, калеки, изможденные дистрофики. Не было смысла раздевать и осматривать их. Каждого подходившего к столу комиссия отправляла обратно. Лагершуцы из подпольщиков собирали тех же людей в отдаленных переулках лагеря, снова и снова отправляли доходяг на комиссию. До самого вечера продолжалась эта игра в жмурки, прерываясь лишь на время воздушных тревог. Комиссия так и не смогла отобрать ни одного работоспособного.
Попытка частичной эвакуации тоже была сорвана.
Седьмого апреля в десять часов утра начальник лагеря приказал всем барачным старостам явиться к главным воротам. Старосты обратились за указанием к «Интернациональному центру». Надо было выяснить намерения гитлеровцев — и центр рекомендовал старостам выполнить приказ Кампе.
Когда барачные старосты выстроились у ворот, к ним вышел комендант лагеря. Лагерный староста отдал установленную команду:
— Смирно! Шапки долой!
— Вольно, — махнул рукой комендант. Но глаза его были налиты кровью, и он с трудом заставлял себя сохранять внешнее спокойствие.
— Старосты блоков! — заговорил он резким голосом. — На основании приказа рейхсфюрера. СС Гиммлера, все заключенные Бухенвальда, по стратегическим соображениям, переводятся в концлагерь Дахау. До Веймара все пойдут пешком. В Веймаре будут поданы вагоны. В двенадцать часов все узники без исключения должны быть выстроены на площади! Слышите? Разъясните заключенным. Эвакуируя вас в Дахау, рейхсфюрер оказывает большую милость. Если вы останетесь здесь, то через день-два американская авиация сровняет лагерь с землей. От вас останется только пепел! Объявите об этом заключенным.
Старосты молчали. Комендант — хотел того или не хотел — выдал намерение гитлеровцев: они уничтожат Бухенвальд бомбежкой с воздуха, чтобы не оставить следов своих зверств. Когда черное дело будет закончено, фашистские власти объявят, что лагерь уничтожен авиацией союзников. Если же заключенные не покинут добровольно Бухенвальд, это в значительной мере осложнит его уничтожение. Ведь нельзя надеяться, что десятки тысяч узников буквально все до одного погибнут при бомбежке. Кто-то останется в живых. Значит, уцелеют свидетели. Они скажут, кто сровнял лагерь с землей. Во что бы то ни стало надо очистить Бухенвальд от людей.
Заключенные правильно разгадали адские намерения своих мучителей.
Рано утром восьмого апреля по радио раздалась команда:
— Аллее цум тор! — Все к воротам! Все к воротам!
Трижды с небольшими перерывами повторялась эта команда. И все же площадь оставалась пустой.
У главных ворот уже накапливались эсэсовские мотоциклисты. Внутри лагеря началось смятение. Люди, стремясь запастись хотя бы каким-то оружием защиты, ломали нары, столы и лавки, вооружаясь обломками досок и брусьев. Другие доставали из тайников давно припрятанные ломы, кирки, лопаты. Были и такие, кто копал ямы в подвалах, надеясь отсидеться там в случае артиллерийского обстрела.
На глазах у руководителей русского подполья разыгрывалась драма, которую нельзя было предотвратить из-за выжидательной позиции «Интернационального центра». Оставалось навести хоть какой-то порядок, чтобы избежать лишних жертв.
Вот широко распахнулись главные ворота. В лагерь с неимоверным грохотом и треском ворвались мотоциклисты. За ними шел батальон автоматчиков, дальше — целая свора охранников с резиновыми
