к чему я привыкла в госпитале на военно-морской базе. Там у медсестер была узкая специализация. Операционная сестра не занималась уходом за больными. Здесь в клинике такой специализации не было. Операций делалось немного, всего несколько в месяц, но они были очень сложными и продолжительными, по восемь-десять часов и более. Сестры и ассистенты еще могли меняться, но главный оперирующий хирург – доктор Бернард – должен был оставаться на своем месте от начала и до конца. Он позволял себе покинуть операционную только тогда, когда все уже было закончено и накладывались поверхностные швы. В остальное время мы занимались уходом за больными до и после операции, что зачастую было не менее сложно.
Каждый раз при подготовке к очередной операции доктор Бернард проводил тренировки для себя, своих ассистентов и сестер. Он разъяснял нам особенности заболевания и стратегию операции, указывая каждому из нас его роль на всех ее этапах. Операции по пересадке сердца были редкими. Подготовка к каждой из них шла месяцами. Все это время необходимо было поддерживать жизнь пациента и ждать появления подходящего донора, то есть человека, погибшего от несчастного случая и с неповрежденной грудной клеткой. В этой стране гибель здоровых людей не была редкостью, но вовремя и квалифицированно извлечь донорский орган и успеть доставить его в клинику, пока необратимые процессы не привели его в негодность, было очень трудно. Наши бригады иногда месяцами дежурили в больницах города, но не всем пациентам удавалось дождаться своего донора.
Постепенно я поняла, почему доктор Бернард организовал свою клинику здесь, в ЮАР, а не где-нибудь в США или в Европе. Законодательство развитых государств не позволило бы ему отбирать донорские органы у только что погибших людей, как это было возможно здесь. В данном случае слабость законодательства способ- ствовала прогрессу науки.
Я редко покидала территорию больницы и делала это без всякого удовольствия только в тех случаях, когда надо было что-то приобрести. Питалась я в больничной столовой, где кормили вполне сносно. Дома же я держала только кофе и напитки. К кофе я особенно пристрастилась на Гибралтаре. Его там пили совсем не так, как у нас в Англии, сильно разбавляя водой и молоком. Арабы готовили очень крепкий кофе и пили его без молока и сахара. Мы переняли у них эту, по сути вредную, но очень приятную привычку.
Окружающие быстро привыкли, что я постоянно нахожусь на месте и готова подежурить в самое неурочное время. Не могу сказать, что они злоупотребляли этим, но нагрузка у меня была более чем достаточной, чтобы не вспоминать о своих невзгодах. А когда тяжелые мысли все же одолевали меня, я набрасывалась на работу с особой энергией, и они оставляли меня до следующего раза. Дорогим же мне воспоминаниям я оставляла дорогу к себе. Родители, наш старый дом, кукла Лейла постоянно жили в моей голове. Я с удовольствием думала о Гарри и о нашей жизни на Гибралтаре. Даже наше путешествие в пустыню я теперь вспоминала как нечто прекрасное. Моя прошлая и настоящая жизнь поделилась на этапы, которые окрасились в разные цвета: детство и дом – в голубой, Гарри и Гибралтар – в розовый, промежуток между ним и сегодняшним днем, еще не имевшим цвета, – в черный.
Так, в постоянной работе, я прожила почти три года. Клиника, ее парк, моя квартира стали моим домом. И я для клиники стала необходимой. Постепенно мой статус повысился до уровня главной операционной сестры, а круг обязанностей неизмеримо расширился. Мужчины постоянно пытались ухаживать за мной, но я, держась с ними всегда весело и дружелюбно, пресекала их поползновения, и не потому, что дала обет вечной верности Гарри, а просто они не будили во мне никаких эмоций. Мне казалось, что я вижу их насквозь. Одни видели во мне будущую хозяйку дома и хотели наладить свой быт. Другие явно искали развлечений, и я, сохранив стройную фигуру и привлекательность, хорошо подходила им на эту роль. Были, наверное, и те, что искренне влюблялись в меня, но я не влюблялась в них.
Ветер перемен
Но однажды я почувствовала, что вокруг меня пронесся ветер перемен. Это произошло, когда в клинику приехали двое среднего возраста мужчин. Хорошо одетые и уверенные в себе, они не походили ни на пациентов, ни на медиков. Они, видимо, заранее договорились о встрече с доктором Бернардом. К их приезду секретарша заранее заготовила и расставила на столе в его кабинете чашки для чая и кофе и бокалы для напитков, которые принято подавать к столу в жарких странах, не выясняя вкусы гостей. Они прошли к доктору и долго, очень долго беседовали. Я это видела, так как готовила к стерилизации партию новых инструментов, разложенных на столе в комнате напротив приемной шефа.
Голоса в кабинете доктора иногда становились очень громкими. Чувствовалось, что они о чем-то спорят между собой. На моей памяти я не видела людей, которые позволяли бы себе спорить с шефом. Наконец, голоса стихли, дверь открылась, я подумала, что беседа закончилась, но доктор неожиданно позвал меня в кабинет. Он представил меня, официально, как главную медсестру клиники. Гости тоже представились. Один из них, худощавый и черноволосый назвался Дэвидом Дейлом, другой – массивный и светловолосый – Майклом Форстером. Они были примерно одного роста, но более худой Дэвид, так я сразу начала его называть про себя, казался выше.
Доктор попытался в нескольких словах ввести меня в курс дела.
– Молодые люди говорят, – сказал он, – что пересадка органов из тела мертвого в тело живого человека, это варварство. Такой метод, может быть, и соответствует нынешнему уровню развития нашей цивилизации, но у него нет перспектив в будущем. Они предлагают выращивать запасные органы непосредственно из клеток больного сначала отдельно, а потом непосредственно в его теле! Нет, они не умеют делать это сегодня, но говорят, что скоро научатся.
Доктор говорил громче, чем обычно, и было видно, что он взволнован. Я же была просто ошеломлена. Никогда раньше я не слышала, чтобы доктору кто-то возражал. Наоборот, все всегда восхищались им и его достижениями. Как они могли набраться наглости, чтобы называть работу доктора варварством!
Мягким жестом Дэвид Дейл прервал доктора.
– Мы не считаем, – сказал он, – пересадку сердца варварством. Доктор преувеличивает. Наоборот, мы считаем это искусством во всей красоте и значимости этого слова. Просто мы работаем в очень далекой, казалось бы, области науки. Но наука на то и наука, чтобы иногда вторгаться и при том, совершенно неожиданно, в такие области, где ее и не ждут. Мы покажем вам сейчас один опыт и надеемся, что он произведет на вас впечатление. Пусть доктор вместе с моим коллегой останется в этом кабинете, а уважаемая миссис Уилкинс уведет меня в какое-нибудь другое помещение, взяв с собой листок бумаги.
Не понимая, что должно сейчас произойти, я посмотрела на док- тора. Он молча протянул мне листок бумаги. Я направилась в свой маленький кабинет на другом этаже. Дэвид молча следовал за мной. Мы сели за стол, и Дэвид начал что-то писать, не пряча написанное от меня. В какой-то момент он запнулся и печатными буквами написал сложный медицинский термин. Потом он нарисовал квадрат, разделил его на девять частей и в каждом вписал название животного. Затем он радостно улыбнулся и сказал, что мы можем идти обратно. Когда мы вернулись, доктор держал в руках точно такой же лист бумаги. Их положили рядом, и все увидели, что на обоих листах написано и нарисовано одно и то же. Довольный произведенным впечатлением, Дэвид сказал:
– Доктор, вы хотели, чтобы я нашел спрятанный вами предмет. Он лежит на этом шкафу.
Протянув руку, Дэвид достал оттуда один из наших новых хирургических инструментов и протянул его доктору.
Больше в этот день уже ничего не обсуждалось. Гости откланялись, сказав, что очень надеются на сотрудничество с нами, и пригласили нас посетить их предприятие в любое удобное для нас время. Они были отменно вежливы и не производили впечатления проходимцев или шарлатанов.
Гости ушли, а мы с доктором остались, продолжая с удивлением смотреть на два одинаковых листа бумаги, в них было что-то мистическое, не поддающееся пониманию. Как бы отвечая на мои мысли, доктор сказал:
– Они не похожи на цирковых фокусников, но и большая наука здесь ни при
