Такого пафоса я даже не ожидал, хотя оно и действительно, если уезжают, то с такой иконой на таможне проблемы обязательно возникнут.
- Так берешь икону? – настойчиво и вопросительно требовал «хозяин», - Гляди, красивая какая. Семнадцатый век.
- Семнадцатый точно, - возразил я, только вот не век, а год. Именно 1917 или около того.
- Да ты что! Цену сбить решил? – чуть ли не завопил хозяин, - да нам за нее в Луганске знаешь сколько забашляют? Не семнадцатый, смотри-ка, спец нашелся. Она моей бабке от ее прабабки осталась, а той тоже с древности…
Возмутительным междометиям с пропуском предыхательных начал всем известных выражений, казалось, не будет конца и мои попытки объяснить, что икона никак не может быть века XVII, так как преподобный вообще-то жил в XIX, а канонизирован лишь сто лет назад не принимались даже на слух.
- Так берешь икону? – оборвал, возмущающегося поповской несправедливостью напарника, другой продавец.
- Это икона храмовая и дорогая, мне посоветоваться надо.
- Дорогая, и я ж об том же – тут же поддакнул «хозяин», - Триста лет иконе.
Объяснять еще раз, что иконе преподобного старца лет сто от роду я больше не стал.
- Сколько хотите?
- Тысячу долларов – вполголоса выдал продавец и икнул, утверждающе.
- Нет, братцы, таких денег у нас нет, да и стоит она вполовину меньше.
Тут я говорил со знанием дела, так как не столь давно приискивал для храма икону подобного вида и цены раритетов знал.
Спор мог затянуться до бесконечности, поэтому, чтобы не устраивать бесполезных и никому не нужных торгов я стал заворачивать икону в полотенце, всем своим видом показывая, что отказываюсь брать.
- Езжайте в область, в антикварный магазин и там продавайте.
Коробейники переглянулись.
- Деньги сейчас отдашь?
- Отдам половину – заявил я. - Остальные - через недельку, когда подсобираем на приходе, да и проверю я иконку, вдруг ворованная.
На «ворованная» продавцы никак не среагировали, но стали требовать полного расчета.
Деньги, конечно бы я нашел, тем более, что собирались мы на храм икону приобрести, но что-то мне мешало взять вот просто так и забрать преподобного старца. Нужно было время. Подумать и помолиться.
Согбенный, опирающийся на клюку старец Серафим, как то грустно смотрел с лесной опушки и в его взгляде грусть, соединялась с тревогой.
- Значит так, братия, - решил я окончательно, - половину денег я сейчас же отдам, а вторую после Вознесения, то есть через пять дней. Устраивает – забираю, нет – везите в антикварный.
Коробейники помялись и согласились.
Не спалось толком в эту ночь. Несколько раз подходил к столику, где стояла икона. Старец из своего далеко тревожно вглядывался в день сегодняшний и, как мне показалось, чего-то ждал.
Не напрасно было его ожидание и мое беспокойство. Солнце толком еще не успело взойти, как раздался настойчивый и многоразовый, «аварийный» звонок в дверь.
- На пороге стояла дородная дама, за ней, как то терялся и абсолютно «не смотрелся» один из вчерашних продавцов.
- Отдайте икону, сейчас же! Да как вы смели ее брать за такие гроши?! А еще священник называется!
Я, молча, не выслушивая дальнейшие причитания и обвинения в своей непорядочности, алчности и сребролюбии вынес икону.
- Возьмите.
Дама немного опешила от моего смирения и молчаливого согласия и, отдавая мне деньги (уже в государственной валюте) лишь сказала:
- За эту икону я квартиру куплю и еще на машину останется. Семнадцатый век! А он – (прозвучавшее выражение-определение опускаю) – за такие гроши хотел нас наколоть.
Закрыл дверь, виновато посмотрел на встревоженных домочадцев, и пошел в храм читать акафист преподобному Серафиму Саровскому.
***
Где то через неделю собрался ехать на Родину в Россию и пошел на рынок денежку поменять, гривны на рубли. У местного валютчика, в будке, увидел стоящую в углу прикрытую рогожкой икону.
- Бать, икона не нужна? – спросил валютчик. Купил вот по случаю. Старец, святой какой то, по-моему, лет двести ей.
Он отбросил рогожку в сторону… на меня так же грустно смотрел Серафим.
- Да нет ей двухсот, от силы лет сто – возразил я.
- О! Значит, не ошибся- обрадовался меняла. – С меня за нее 300 баксов требовали, а я им больше ста
