Власть

— Мое почтение-с! — торопливо сказал Душкин с неловким поклоном, поддерживая под мышкой кипу бумаг.

— С богом! — небрежно ответил Андрей Дмитриевич. Но вдруг он спохватился:- А, впрочем, вот что… — сказал он более мягко, — не хотите ли со мной закусить? Рюмку водки… Милости прошу! Жены нет дома, я совсем один.

— Я, собственно… не имею привычки, — застенчиво ответил письмоводитель.

— Нет, отчего же? одну рюмочку.

Андрей Дмитриевич быстро прошел вперед в столовую и, не садясь оглядел на столе закуску и налил две рюмки настойки.

— Прошу! — сказал он и сделал жест рукой, приглашая Душкина выпить. — Вы еще мало знаете меня, — заговорил он, прожевывая закуску, — но вы уже должны были заметить: у меня в делах точность и аккуратность. Комар носу не подточит. На суде я строг. Это мое правило. Мужику надо импонировать, надо действовать на него силой и страхом. Вы служили раньше у Макшеева. Я знаю его… был у него на разбирательстве. Малый дельный, но народа нашего, прямо скажу, не знает.

— Его одобряют… любят, — вставил свое слово письмоводитель.

— Одобряют! любят! — насмешливо воскликнул Зыков. — Точно наш брат нуждается в их любви и одобрении! Вот если бы вы сказали мне, что его боятся по-настоящему! Народу надо импонировать! Надо, чтобы он видел в вас лицо официальное, власть… Надо поставить себя на известную высоту, окружить себя известной обстановкой. Я обратил особенное внимание на свою канцелярию: все сухо, строго, официально. Сразу чувствуешь себя обособленным, огражденным от всякого панибратства. Постойте! что это? — вдруг прервал он свою речь и стал прислушиваться. — Нет, это смеются в девичьей… Что прикажете! никогда, никогда не спокоен, по милости этих дикарей, ваших хваленых мужиков. Один раз уже подожгли, и опять надо ожидать того же… Так вот, про Макшеева… Он даже о приличной камере не позаботился и представительности у него никакой. Выйдет в каком-то коротком, засаленном пиджачишке.

— Да, это точно, — подтвердил Душкин.

— Но разве это возможно?! — закричал Зыков. — Какое же может быть уважение к нему? Нет, батенька: форма — это великая вещь. Погончик, кокардочка — это импонирует. Вы должны были заметить: у меня струна. Издали шапки снимают. Я, батенька, себе за правило взял: всякое лыко в строку. Потакать да потворствовать — слуга покорный! Наш народ дик, необразован, и мы, телесные пастыри его, должны помнить это и сообразоваться с этим. Страх, батенька, только страх перед властью действует на этих людей.

— Батюшки! — крикнул он вдруг не своим голосом, — подпалили-таки, подпалили! — и он кинулся к балконной двери.

Из-за деревьев гумна ярким заревом выплывала полная красная луна. Письмоводитель криво усмехнулся.

— Восход луны-с, — успокоительно заметил он.

— Ну, вот, скажите! Как же не возненавидеть этих скотов, если из-за них поминутно такое волнение! — рассерженно заговорил Зыков, прикладывая руку к сердцу. — Ни сна, ни покоя! трясись день и ночь за свою шкуру. Не знаю существа, внушающего мне большую ненависть.

— Мое почтение! — сказал Душкин, пробираясь боком мимо Зыкова в открытую дверь балкона.

— А закусить? — предложил Андрей Дмитриевич.

— Увольте! не имею привычки.

Он все еще боком сбежал со ступенек балкона и пошел по дорожке к флигелю, точно отмеривая сажени своими длинными, худыми ногами.

Андрей Дмитриевич закрыл дверь, тщательно запер ее на замок и вернулся к столу.

— Дарья Тимофеевна! — крикнул он и, когда старуха вошла, сказал:- Присмотрите, чтобы окна были заперты на задвижки. Да чтобы у меня в девичьей дверь не распирали.

— Будьте покойны, батюшка, — ответила экономка.

Но перед тем как ложиться спать, Зыков вышел на крыльцо и повернулся лицом к гумну. Теперь луна была высоко, и длинные черные тени тянулись от построек и вдоль высокого каменного забора. Ровный, унылый, жуткий свет заливал широкий двор и белую как мел стену конюшни. Усадьба спала, и только где-то близко полуслепая сова пускала в воздухе свои хищные, тоскующие ноты. Нельзя было разобрать: грозила она или жаловалась.

Андрей Дмитриевич насторожился. Ему показалось, что вдоль забора, под деревьями, захрустели сухие ветви, как будто там медленно и осторожно пробирался человек.

— И собак нет! — быстро сообразил он. — Собак либо отвели, либо отравили. И сейчас подпалит! сейчас! Держи его, держи! — отчаянно крикнул он, устремляясь с крыльца к забору. — Эй, люди! вяжи ему руки! крути…

Но он сразу остановился: у забора с испуганным и жалким видом стоял Трофим.

— Опять ты? — накинулся на него Зыков. — Да это ты что же? Нарочно, что ли? Смеешься надо мной?

Трофим снял шапку и низко опустил голову.

— Да я тебя к суду по подозрению… в поджоге. Я тебя…

Трофим молчал и перебирал большими корявыми пальцами края своего картуза.

— Да ты никак пьян? Отвечай, ты пьян? — волнуясь и жестикулируя, допрашивал Андрей Дмитриевич.

— Помилуйте! — тихо отозвался Трофим чуть-чуть заплетающимся языком.

Зыков подумал, что Трофим сильно испуган его угрозами, он успокоился, и тень торжествующей улыбки пробежала по его строгому лицу.

— Что ж Пашка-то? все ищешь? — спросил он.

Мужик поднял голову.

— То-то, братец! распустил ты бабу, — наставительно и не без удовольствия сказал Зыков. — Постарше-то не захотелось, молоденькую взял, а власти настоящей в тебе нет. Вот и показала тебе молоденькая!

— Собаки со сторожем… Здесь собаки, — глухо ответил Трофим, стараясь твердо держаться на ногах.

— Так-то, братец!.. осрамился! Сторожу скажи, чтобы чаще ударял. Я не сплю, я слышу.

Зыков ушел в дом, и замок подъезда звучно щелкнул два раза.

Трофим опять опустил голову и в тоскливом раздумье развел руками.

— Власти, говорит, настоящей нет… — размышлял он. — Господи! да какой же еще власти нужно? Уж я ее, паскуду, бил, бил… Пашка! — позвал он дрогнувшим голосом. — Ну, хошь, сама меня побей? А? Ну, ее… к богу, эту самую… власть! Бей меня сама! бей!

Трофим подался вперед, выпячивая грудь и как бы подставляя ее кому-то. Но он был один. Кругом было тихо, и только одинокая сова продолжала пронизывать воздух своим жутким голосом.

[1]

,

Примечания

1

Власть. Впервые опубликовано в кн.: Власть и другие рассказы. М., Посредник, 1906.

А. П. Чехов писал 15/II 1895 г.: «Власть» милый рассказ, но будет хорошо, если Вы изобразите не земского начальника, а просто помещика. (А. П. Чехов. Письма, т. 6. М., Наука, 1978).