«товарной анархии», от чего Маркс и Энгельс должны были поворачиваться в своих гробах. И по мере развития революции 1917 года заводские инспекторы сообщали Временному правительству, что «анархия на заводах и фабриках продолжает расти».
Во всей стране неуклонно повышался уровень напряженности между трудом и капиталом. Естественно, рабочие возлагали ответственность за ужасные условия, в которых находилась российская промышленность, на хозяев, обвиняя их в том, что они затеяли эту ужасную войну ради извлечения больших прибылей, не обращая внимания на то, что их близорукая алчность ведет машину производства к окончательному краху. Лидеры рабочих настаивали, что рабочий контроль над руководством необходим для предотвращения закрытия предприятий, локаутов и массовых увольнений. Со своей стороны производители возражали, что они вынуждены сокращать выпуск продукции или даже закрывать цеха из-за бесцеремонного вмешательства неквалифицированных рабочих в производственный процесс, отягощенный к тому же серьезной нехваткой сырья. У обеих сторон были свои аргументы, но никакие слова не могли заполнить расширяющуюся брешь между соперничающими классами. Первая мировая война и классовая война в пределах страны довели экономику России и Временное правительство до катастрофы.
Глава 6
ОКТЯБРЬСКОЕ ВОССТАНИЕ
Хозяева часто бывают свиньями, но от хозяев никуда не деться, не так ли? Чего толку ломать себе голову над этим и думать, как от них избавиться?
Анархисты отличались от всех прочих радикальных группировок в России своим непримиримым отрицанием любой формы государства. Они хранили верность словам Бакунина, что любое правительство, кто бы его ни контролировал, является инструментом насилия. Этот приговор относился и к «диктатуре пролетариата», хотя это был основной принцип их союзников-большевиков. Хотя анархисты разделяли решимость Ленина уничтожить Временное правительство, они не могли забыть предупреждение Бакунина о марксистах, которые жаждут дорваться до власти.
Их скрытые подозрения в адрес «социалистов-карьеристов» дали о себе знать в начале сентября, когда большевистская партия на выборах в Совет завоевала большинство и в Москве и в Петрограде. «Свободная коммуна», орган Петроградской федерации анархистов, вспомнила слова Бакунина и Кропоткина, которые часто повторяли, что так называемая диктатура пролетариата на самом деле представляет собой «диктатуру социал-демократической партии»[23] .
В прошлом каждая революция, напоминал журнал своим читателям, просто приводила к власти новый набор тиранов, новый привилегированный класс, который и господствовал над массами. Давайте будем надеяться, заявлял журнал, что люди станут достаточно умны, дабы не позволить Ленину и Керенскому стать новыми хозяевами над собой – «Дантоном и Робеспьером русской революции».
Опасения Петроградской федерации разделял и Союз анархо-синдикалистской пропаганды. «На самом верху, – писал Волин, новый шеф-редактор «Голоса труда» (в августе после выхода первого номера Раевский неожиданно подал в отставку и впредь играл в движении только пассивную роль), – всегда сидят бестолковые политики, пустые болтуны, бесстыдные ренегаты, неврастеничные трусы, которые не верят в свободную волю и творческий дух масс».
Победы большевиков в Петроградском и Московском Советах еще были свежи в памяти, и лидеры анархо-синдикалистов стали опасаться, что Советы могут стать орудием обретения политической власти. Советы же, с точки зрения синдикалистов, были неполитическими организациями; их избирали непосредственно на местах, без всяких партийных списков. В их функции входили такие вещи, как надзор за жилым фондом, доставка продовольствия, организация рабочих мест, образование, то есть в каком-то смысле они напоминали французские bourses du travail. В самом первом выпуске «Голоса труда» Раевский подчеркивал тот факт, что Советы стремительно и самопроизвольно возникли из среды рабочего класса, а не «в мозгах тех или других партийных лидеров»; русский народ, писал он, не позволит им подпасть под власть профессиональных революционеров, о чем неприкрыто мечтал Ленин, судя по его полубланкистским заявлениям в «Что делать?». Раевский писал, что лозунг большевиков «Вся власть Советам!» приемлем для синдикалистов лишь в том случае, если он означает «децентрализацию и разделение власти», а не переход ее от одной группы к другой.
Но как было избежать этого политического соблазна, который представал в различных обликах и формах? Только путем «полной децентрализации и широчайшего самоуправления в организациях на местах», отвечал Александр Шапиро группе «Голос труда». За этим должно было последовать полное разрушение государства сверху донизу и предупредительные меры, чтобы не позволить на его месте возникнуть новому государственному аппарату. Первым шагом, как говорил оратор от анархистов на конференции рабочих в сентябре, должна стать немедленная всеобщая забастовка. Нет никаких «законов истории», заявлял он, чтобы заставить людей отступить, нет никаких предопределенных этапов революции, как утверждают социал-демократы. Последователи Маркса – и меньшевики и большевики – обманывают рабочий класс «обещаниями Царства Божьего на земле, которое возникнет через сотню лет». Нет никакого смысла ждать, восклицал он. Рабочие должны предпринять прямые действия – и не после сотен лет тяжелого исторического развития, а прямо сейчас! «Да здравствует восстание рабов и равенство в доходах!»
Для анархистов столь же отвратительным, как перспектива «диктатуры пролетариата», был и российский парламент. В их глазах голосование – это всего лишь средство, чтобы не дать личности управлять собой. «Я индивидуальность!» – в октябре 1917 года заявлял анархист из Ростова, фактически повторяя слова Макса Штирнера, что «нет власти выше, чем мое «я». (Точно так же Прудон учил, что всеобщее избирательное право «контрреволюционно».) Когда в 1906 году состоялись выборы в Государственную думу, она стала для анархистов объектом поношения и издевательств. Теперь, в 1917 году, когда невдалеке маячило Учредительное собрание, отношение к нему было таким же презрительным. Народ в массе своей настолько неприкрыто поддерживал собрание, что даже большевики – и вряд ли они испытывали добрые чувства к парламентской демократии – благоразумно предпочли лицемерно выступить в пользу Учредительного собрания[24]. Но анархисты, у которых никогда не было привычки играть словами, оценили будущий парламент как бесстыдный обман.
Широко распространявшаяся критика представительного правительства выходила из-под пера Аполлона Карелина, известного анархо-коммуниста. По Карелину, на практике демократия становится равна плутократии. Если даже рабочие получают право участия в выборах, доказывал он, кандидатов в парламент продолжат отбирать политические партии, а поскольку лидеры партии будут отбирать только бизнесменов, профессионалов и полуобразованных рабочих, которые хотят побегать на зеленой лужайке за пределами завода, при такой парламентской системе у обыкновенного работяги никогда не будет своих представителей. Во всяком случае, добавлял он, представительное правительство по сути своей всегда будет авторитарным, потому что оно лишает индивидуальность права свободно выражать свою волю.
В Петрограде на съезде заводских комитетов двое рабочих-анархистов в своих речах на той же основе отрицали и парламентскую демократию. Первый оратор упрекнул большевиков за поддержку Учредительного собрания, где господствуют «священники и помещики». Только чисто рабочая организация, заявил он, только фабричные комитеты и советы могут защитить интересы пролетариата. Его товарищ подчеркнуто повторил эти замечания. Заметив, что в списке кандидатов в Учредительное собрание всего несколько рабочих, он выступил с протестом – Учредительное собрание монополизировали «капиталисты и интеллектуалы». Он предупредил, что последние «ни в коем случае не могут представлять интересы
