был читать Набокова[103], при всем его удивительном таланте: до чего хлестко, пусто, шикарно, лживо-блестяще, и в конце концов ни к чему! Какой-то сплошной моветон, рассчитанный на то, чтобы прельщать, но лично во мне только вызывающий скуку. Но вот что: зачем Вы обидели Рейзини?![104] Портретно так, что не узнать нельзя, и обидно до крайности, хоть к концу и смягчено. Зачем? Он — «добрый малый», не мог из-за денег измениться до неузнаваемости, а глупую важность из-за миллионов — можно и простить. Правда, этот Ваш выпад меня удивил и огорчил. Он, вероятно, очень уязвлен.
Третьего дня я ездил в Бирмингем на свидание с Гринбергами[105] (полдороги между Лондоном и Манчестером). Зачем, собственно говоря, он жаждал меня видеть, я не понял. Я думал — поговорить о будущих «Опытах», как и что. Но «Опыты», по-видимому, кончаются[106]. Мы очень мило втроем позавтракали, но разговор был о том, о сем и ни о чем. Слышал, что Вы бросили место[107]. Довольны ли новой работой, и дает ли она Вам достаточно денег? Если соберетесь мне ответить, имейте в виду, что я здесь числа до 12 июня, а потом — Париж, обычный адрес. Скажите, пожалуйста, Яновскому, что я благодарю его за письмо и отвечу скоро, сейчас у нас экзамены и много возни.
До свидания.
Ваш Г. А.
13
4, avenue Emilia
с/о M-me Lesell
Nice. — France
13/VIII-54
Я здесь до 10 сентября, потом — Париж, обычный адрес.
Дорогой Владимир Сергеевич
Мне трудно ответить точно на Ваш вопрос о моих статьях[108]. Кое-что общего характера было в «Совр<еменных> записках» — например, «Несостоявшая<ся> прогулка»[109] (кот<орую> я когда-то читал у Фондаминского[110]), «Письмо туда»[111] и др. Но больше было в «Послед<них> новостях»[112].
Я сейчас занят разбором разных вырезок, для книги в Чех<овском> изд<ательст>ве (не уверен, что выйдет — отчасти по моей вине).
Есть в «Послед<них> новостях» статья «Жизнь и жизнь»[113] , спор с Ходасевичем — как раз на общие эмигрантс<кие> темы. Но на вырезке не указан год. Однако на обороте есть объявление о вышедшей 57-й книге «Совр<еменных> зап<исок>». Думаю, что это даст Вам возможность установить время появления статьи. Еще есть статья «Парижские впечатления»[114] — по-видимому, 12 апреля 1933,34 года (скорей 34). Да, «Жизнь и “жизнь”» — № 4 апреля, но год установите по «Совр<еменным> запискам».
Еще: «Поэзия здесь и там»[115], 25 октября, год не знаю.
На мою полемику с Ходасевичем был ответ Цетлина в «Совр<еменных> зап<исках>», на те же темы[116]. Это может Вам пригодиться.
Затем «Комментарии» — в «Числах» и кое-что такое же в «Совр<еменных> зап<исках>»[117].
Voila. Больше ничего сообщить не могу. Кстати, мне показывала Червинская статью Федотова о парижской литературе[118], очень для меня лестную. Кажется, она была в 1942 г. в «Ковчеге» или что-то вроде. Это я Вам пишу не чтобы хвастаться, хотя должен признаться — я был польщен, прочтя ее, п<отому> что Федотов, со всеми его недостатками, c’etait quelqu’ un[119].
Насчет издания сборника статей — как Вы пишете — ничего ответить не могу. Когда-нибудь, может быть. Но едва ли, — да и к чему? Все все равно кончится лопухом, а я к лопуху все ближе, и всякая суетность мне все безразличнее. Что Пруст, умирая, что-то писал и дописывал — вечный предмет моего удивления. М. б., он был прав, но я этого не понимаю. Не думайте, что я при этом с ним себя хоть на 1/10000 сравниваю. Je sais се que je suis[120], в обе стороны.
До свидания, дорогой друг. Негодую — упорно — на Вас за Рейзини. Зачем, для чего было это делать? Пушкин сказал:
«что чувства добрые я лирой пробуждал»[121].
Вечный закон, и, например, Щедрин оттого в конце концов и провалился, при огромном таланте, что законом этим пренебрег.
До свидания. Крепко жму руку. Несмотря на Рейзини, хочу сказать, что я Вас люблю дружески и верно.
Ваш Г. А.
Да, «Неужели это кончилось» было в «Н<овом> р<усском> с<лове>» зимой, а когда именно — не помню.
14
104, Ladybarn Road Manchester 14
9/Х-54
Дорогой Владимир Сергеевич
Я как раз собирался Вам писать, а приехав в Манчестер третьего дня, получил Ваше письмо.
Очень рад, что «Опыты» будут выходить. Мне Гринберг, с тех пор как я его видел в Париже, ни разу не написал, и я решил, что значит «Опытов» не будет. Мне в голову не приходило (и, кажется, никому в Париже), что М<ария> Сам<ойловна> будет их продолжать без него[122]. Отчего он это дело бросил? Казалось, он был им очень увлечен.
Иваск — редактор: что же, я скорей этому рад. Он — «свой человек», очень тонкий, но, пожалуй, с перевесом тонкости над ясностью в мыслях. Вы спрашиваете советов: как вести журнал?
Единственное, что могу издалека сказать, это что надо найти среднюю линию между эстето- снобизмом и хамство-дипизмом. С Иваском безразличие ко всему общественному может восторжествовать (как в «Числах»). Надо, чтобы было не только любование прелестью мира, но и тревога о судьбах мира: это, по-моему, главное. Красота, может быть, и «спасет мир», но не всякая, и не такая, которой ни до чего нет дела. Ну, Вы понимаете сами — что я Вам буду советовать! Советовать пришлось бы, пожалуй, не для общей линии, а при выборе очередного материала: что помещать, что возвращать. Вся трудность редактирования в этом, и в тех мелочах — заметках, рецензиях и т. д., — которые дают журналу физиономию, больше чем статьи. У нас мало осталось людей нужных и ценных: все — на том свете, или почти все. Я, например, Степуна не люблю, а теперь думаю о нем как о возможном столпе журнала, если он вместо cinema[123] займется чем-либо другим. Кто такой Ульянов?[124] Что-то в этом человеке есть, хотя хорошо бы он сделал, если бы писал менее прямолинейно, авторитетно и шикарно.
