дружелюбно:
— Мы пенсию вам пересчитывать не будем, оставим, как есть, — и с пожилой они переглянулись, и брови взаимно приподняли, и руками чуть повели, в смысле: — ладно, пусть уж пользуются нашей с вами, понимаешь, добротою.
Ко мне подошла с лицом открытым, безо всякого камня за пазухой:
— Вот вам совет — подпишите.
У меня в голове: фырк-фырк! За этакие суммы растопчут… выгонят… заплюют… трибуна… печать… Не отмоюсь… Нет… Но молодая уже проникла в мои тревоги и сказала мне искренне, с участием:
— Подпишите, и вам зачтется, что сумма ущерба уже погашена в процессе ревизии, понимаете, зачем вам нервы трепать еще? Дело ваше, конечно, — заключила она, — но добрый мой совет вам, честное слово.
Я оглянулся в душной этой комнате: Мария Абкаровна уже готова, ей лишь бы пенсию не тронули, так вот же и обещают… Лидочке Еланской деньги не нужны, на тот свет их брать, что ли? Значит, я только… Ну, мучители! Сейчас вы узнаете. Я открываю шлюз, а там хватает, и моя бешеная рука стальным кулаком бьет в стол, подпрыгнули их бумага проклятые, папки и пыль взвилась (или это дым?!). «Я тебе подпишу…» — надвигаюсь я на молодую и она снова бледнеет, как тогда в каморе. У моих — глаза живые стали, бухгалтера-катафалки разом очнулись. Так. Шлюз пора закрывать. Сейчас другая война пойдет. Я свеж и весел. Я отдыхал в Баден-Бадене, меня массажисты массировали, психологи накрутили, да и сам я уже экстрасенс неслыханный. Силы во мне, магнетизмы, энергии. А все прочие здесь — рядовые граждане. У меня перевес: адреналин в крови, сахар в моче. Потом все это еще отрыгнется за грудиною, по коронарам, но сейчас, но сейчас, эх!
— Книгу мне зеленую!
— Какую зеленую, какую? — заверещали бухгалтера уже с готовностью, уже с надеждою.
— Ну, толстую эту, как два кирпича, трудовое законодательство в медицине.
— Несем! Несем! — кричат. — Вот она!
— Выходит, начет вы сделали потому, что у меня совместительство свыше полутора ставок? А все, что выше, в начет. Так?
— Да, — сказали они.
— Смотрите сюда!
С книгой громадной иду на них, как с топором занесенным. Пальцем веду по строке, читаю, все слышат:
— Параграф 5. В медицинском учреждении при отсутствии ставок дежурантов дежурства не считаются совместительством. Понятно?
Молодая говорит:
— Ну и что? — и плечиками пожимает, и маску-недоумение делает, дескать, при чем тут это?
И опять я читаю громовым голосом по складам. И снова она говорит:
— Ну — и — что…
Пожилая вообще ничего не слышит, совсем в бумаги ушла, закопалась, а эта уже ничейную позицию на доске сводит вечным ходом наивным:
— Ну — и — что…
Знаем мы эти шахматы.
— Смотри сюда! — я командую, — видишь, весь параграф чернилом подчеркнут, шариковых ручек тогда еще не было, ты еще в ясельках на горшочке сидела, понимаешь, когда я эти слова подчеркнул и сбоку вот значочек выставил, называется Нота Бене, означает: «Не будь оглоедом, читай внимательно!»
Все меня слушают, кроме пожилой, которая занята. А молодая опять:
— Ну — и — что?
Я с другого бока ей:
— Одного контролера, — говорю, — мы и осекли тогда этим самым параграфом, через исполком, кажется, точно не помню. В общем, ушел он из вашей конторы… И фамилию назвал им всем знакомую, без обмана, значит! Молодая губку прикусила, отпустила, маникюрами воздух цапнула:
— А вы не имеете права сверх полутора ставок. Вообще. Совместительства, не совместительства — значения не имеет! Нель-зя!
И капризулькой — скороговоркой: «нельзя-нельзя-нельзя-нельзя!».
— Это можно, это можно, — говорю я одним полушарием, а в другом мысли-образы: фырк-фырк. Надо б ее немножко… Еще бы разок.
А молодая меж тем строчит и строчит из окопа своего:
— Нельзя-нельзя-нельзя!!!…
— Можно-можно, — ухаю я в ответ, а сам точку ищу у нее болевую. — Скоро мне большие деньги в кассе получать, — двадцать тысяч (цифра-то как подобрана ошеломительно, но и чуточку ведь правдиво).
Она запнулась, умолкла, огневая точка ее подавлена. В завоеванной тишине я продолжаю:
— И все эти рубли пойдут свыше полутора ставок, вообще помимо зарплаты. И что же, ты у меня эти деньги отнимешь? Начет? Протокол?
— Какие деньги?
— Видишь ли, я книгу про вас пишу… Это гонорар. А писателям знаешь сколько платят?
— Какая книга?
— Ну, про вас, про тебя, не понятно, что ли. У меня ж с издательством договор подписан.
Тут и пожилая от бумаг своих оторвалась. Она меня слушает в непонятии пока, но и с тревожинкой. А я мету себе дальше:
— Литературные критики знакомые просят образ молодой ревизорши, чтоб выразительно расписать со страницы на страницу.
— Ну — и — что? — сказала молодая.
— Да ничего, просто я описал тебя — и как сестре-хозяйке писать не давала, и как бабушку одну спрашивала насчет таблетки, и что она тебе ответила, помнишь?
— Ну, ну, — сказала молодая, а голос — другой, и воздух иной: ей — одышка, мне — дышать. Мы с ней — «Двое на качелях», только что пьеса не та… Я говорю ей:
— Вы что, законов о труде не знаете, приказы вам не знакомы? Всю жизнь сидите на них и не знаете? Да вы просто понадеялись, что мы в этом деле не волокем, чтоб свое оторвать, себе премию…
Она молчит, стукнутая.
— В общем, ты у меня получилась как образ… Рублей на семьсот пятьдесят… Мои законные.
Шепот-ропот по канцелярии тут пошел, на их памяти я стишок юбилейный сочинил, видать пером владеть умею, все правильно, я фаворит! Шайбу! Шайбу!!! — нутром понеслось по этому стадиону. Мне наступать. Я говорю: Перехлест часов идет, пиши протокол! Я по графику на ставке сейчас, а в голове у меня совмещение незаконное: я этот разговор сейчас работаю — лицо твое, руки, слова, все в дело пойдет и сумму потянет».
— Ладно, — сказала молодая, — половина суммы с вас снимается. Остается вам заплатить… — она застучала костяшками…
— В чем еще дело?
— Очень просто, — сказала молодая, — ваши дежурства с правом сна, а вам платили «без права сна».
— Какие сны? Ты чего?
— Поясняю: вы имеете право спать на дежурстве четыре часа.
— А кто не имеет права?
— Хирурги.
— А мы кто?
— Вы — онкологи, — произнесла молодая и опять затрещала своими кастаньетами.
Я выломал из нее счеты и сухим коротким залпом перемешал костяшки.
—Доказывайте, доказывайте! — пропела молодая и вновь улыбнулась доверчиво.
