главное — доброкачественная. Я объяснил, что вся операция на полчаса. Она сказала: «И это все?! Так чего же я…».
Темп нарастает. Лопнула балка в служебной машине, шоферу нужно помочь (кое-чем, кое-где), меня ждут эндолимфатические инфузии, обход, родственники, бумаги. Электрик напился, в кислородные коктейли не идет кислород, в типографии наши бланки уже готовы, а денег в бухгалтерии нет. Больная убежала из стационара, дома съела что-то нехорошее — острые боли в животе, вызвали скорую, и ее доставили в хирургическое отделение. Срочно позвонить, а то они, чего доброго, в живот залезут.
Участковый врач заподозрил опухоль у старухи на окраине города (улица Дачная). Требуется консультация. Сегодня! Но балка в машине лопнула, а общий гараж машины не даст. Звонок Сверху — просят посетить еще одного больного. Нужно подготовить списки совместителей. Пришла женщина на ректоскопию, уже два часа ждет. Больной из палаты приходит на душевный разговор, вольготно усаживается в кресло и подробно рассказывает свою жизнь. Озабоченно верещит завхоз, попискивает секретарша, сестра-хозяйка мурлычет загадочно и тревожно, как всегда.
А вот еще одна фигура в белом халате метнулась, к уху прилипла, шепчет: «Потеряли пятьдесят бланков больничных листов». Все в сторону: холод в желудке, жар на щеках. В каждой строке бланка три дня нетрудоспособности, четыре строчки на листе —12 дней. 50 бланков -600 дней, 600 освобождений от работы с оплатой по соцстраху. «Шестьсот дней, — говорит рентгенолог, — почти два года нетрудоспособности. А сколько это лет тюрьмы?»— мрачно шутит он и близко к истине. Вызываю заведующую, старших сестер: «Ищите!». Они открывают сейфы, поднимают гроссбухи, считают бланки, пишут номера. А я ухожу на обход. И странное дело — тоска и апатия исчезают. Грохочет военное детство сорок второго года, и гремят не сломленные оркестры. Письмо Ивановой — невинная голубая точечка на моем багровом горизонте. Я шучу вдохновенно и весело, и женщины хохочут в пятой палате. Только губы сухие, и стучат виски, и пальцы сводит. Но тут открывают дверь и радостные кричат: «Нашли!!! Нашли!!!». И счастье на лицах. Больные поняли, поздравляют, радуются вместе с нами… Колокольные звоны, флаги, серпантин — пришел и на нашу улицу праздник!
На волне хорошего настроения очень многое можно сделать. Так в свое время я воспользовался хорошим настроением нашего рентгенолога, и мы выложили плитку по стене главного корпуса. Там был грибок, и штукатурка подымалась сифилитической язвой. По верхнему краю плитки укрепили заранее приготовленные наборы картин. Эти наборы мы составили из купленных в магазине репродукций, которые наклеили в ряд на плотный картон, одели в длинную рамку, и под стекло. Получился как бы единый многоплановый фриз, состоящий из шедевров Третьяковской галереи, Эрмитажа и Лувра. Стена преобразилась, заиграла, и настроение стало еще лучше. А во время работы подошел уже окосевший к вечеру электрик Вася и тоже включился: «Вы и мертвого заставите работать», — сказал он мне и принялся месить цемент.
Личный пример вообще хорошо влияет. Это не только на работе. Попробуйте остановиться на улице и залезть в капот автомобиля. Обязательно соберутся незнакомые люди. Одни будут советовать и цокать языками, другие обязательно помогут. А на работе среди знакомых, среди подчиненных такие вещи проходят еще лучше, чем на улице. Руководителю нужно начать что-то самому, только серьезно, и сразу же обрастешь последователями. А ведь это гораздо легче, чем заставлять, надрываться, составлять списки, поощрять и наказывать. Проще, приятнее, эффективней. Еще одна модель, прием (или отмычка?).
Однажды на субботнике я предложил сделать кирпичную пристройку к стене главного корпуса. Одну стену мы при этом выгадывали, а тремя остальными можно было отгородить уютную комнатку для изготовления и раздачи кислородных коктейлей с настоями лечебных трав. Кирпич и раствор привезли заранее. Наш кочегар Тимоша был отличным каменщиком. У нас он работал только зимой (на отопительный сезон), а весной подавался на шабашку — строил кирпичные дома до самой осени. За ним стояла очередь заказчиков, он был мастер высокого класса, о нем ходили легенды.
На работу кочегар приезжал в новеньких «Жигулях»: рубли он забивал хорошие. И, как сельский человек, этого не скрывал, даже немножко бахвалился. Самостоятельный был мужик. А сам тучный, округлый, чуть спящий, основательный и неспешный. Отношения у нас были уважительные, то есть он меня уважал как специалиста, а я уважал его.
Особенно хорошо, по его словам, строить вдове. Она и накормит, и приголубит, и деньгами не обидит. Хороший сезон, ежели у вдовы. Какой-то он был и гладкий кот, и трудолюбивый, и добрый, но и сам себе на уме.
Собственно, этот субботник я и затеял в расчете на него: начнем ковыряться с кирпичами, он, конечно, не выдержит, полезет — тут мы его и используем. Замесили раствор, начал я кирпичи класть впервые в жизни. Ерунда получилась. Раствор проливается или комкается в дурацкие лепешки, а кирпичи скользят, расползаются, как живые. Расчет мой не оправдался: Тимоша не подошел, даже не оглянулся. Очевидно, я в роли каменщика оскорблял его эстетические чувства. В этом состоянии схватил кочегар метлу и где-то в глубине двора начал что-то подметать. Пришлось его подозвать специально: «Видишь, Тимофей, у меня ничего не получается, квалификации не хватает, надо бы помочь…».
Он глянул на меня чуть застенчиво, даже руками развел: «А Вы знаете, сколько стоит такая работа, сколько я за это беру?». Здесь был определенный смысл и важный подтекст.
Остальные — мы — делаем работу пустяшную, неквалифицированную: гребем мусор, подметаем, белим, чистим, замываем. Такая работа действительно стоит недорого. Другое дело — кирпичная кладка, три стены, целая комнатка за рабочий день. Это же на века! Сколько же она стоит? Положим, не в деньгах дело. Просто мы вкладываем свой труд, и Тимоша вкладывает. Только он оценивает не по количеству вложенного труда, а по его результатам. Такая у них политэкономия на шабашке.
Тима осторожно глянул по сторонам. Его правду хуторские санитарочки и сестрички хорошо поняли. Они всю жизнь цыплят по осени считают. К тому же человек из народа, свой, деревенский, что-то начальнику доказывает, ученому, стало быть. И дураку ясно — кого держаться!
А мне надо стены поставить, да по-доброму, иначе они завалятся! И уступить неловко, авторитет потеряю. Я говорю:
— Тимофей, ты неправильно рассуждаешь. Я тебе докажу.
— А ну докажите, — он говорит, — но без вызова, а деликатно и с любопытством. Другие тоже придвинулись — интересно же.
Я спрашиваю:
— У тебя огромные деньги на шабашке?
— Ну.
— А здесь, рядом с твоими рублями, копейки идут?
— Это правда.
— А все же ты у нас работаешь, какой-то интерес у тебя есть?
Тимоша чуть руками повел.
— Я тебе скажу, какой интерес. Ты пенсию зарабатываешь. И потом — лицо имеешь. Юридическое и общественное. У нас в котельной ты — рабочий класс. А без нас ты — шабашник, тунеядец со всеми вытекающими… В общем, не зря ты ходишь к нам.
Тимоша слушает основательно, задумчиво — переваривает. Ум у него первичный, незатемненный.
— Посмотри на нас, Тимоша, — говорю я. — Мы тоже ходим сюда по интересу: у кого наука, у кого мнение, а зарплата у всех. И эту зарплату мы получаем за медицину. Заметь — за МЕДИЦИНУ. А кроме медицины что мы еще делаем? Металлолом собираем, пищевые отходы сдаем, стенгазеты пишем, гражданская оборона, техника безопасности, учет и отчетность, анонимки и жалобы, санэпидстанция — шестнадцать ее профилей, товарищеский суд, культмассовый сектор, конференции, собрания, комиссии, разборы, планерки, благоустройство, сельское хозяйство, протоколы, профосмотры, психопаты…
Тима, Тима, да я ж так до утра могу — раствор засохнет. И, между прочим, ты в этих делах не участник. Пришел — протопил — ушел. А ведь чтоб контора наша стояла, всю — кроме медицины — работу нужно исполнить. Мы выполняем, мы делаем и устаем от этого. А ты всегда в стороне. Выходит, ты у нас на спине сидишь. Годами. И вот один раз тебя просят — отдай долги! На все годы — за один день! И ты отказываешься?
— Упаси Бог, — сказал Тима. — Я мигом. Только не помогайте!
