Ах, дорогие друзья, координата времени — довольно-таки почтенная ось, но ведь и не единственная. И в нашем N-мерном пространстве — сколько их координат, осей, векторов и прочих важных направляющих? И почему бы не использовать, например, такую ось-координату, которую я сейчас и представляю вашему вниманию. Вот она.
А. Вознесенский
ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ ЗА СТОЛОМ
Уважьте пальцы пирогом,
в солонку курицу макая,
но умоляю об одном —
не троньте музыку руками.
Нашарьте огурец со дна
и стан справа сидящей дамы,
даже под током провода —
но музыку нельзя руками.
Она с душою наравне.
Берите трешницы с рублями,
но даже вымытыми не
хватайте музыку руками.
И прогрессист и супостат
мы материалисты с вами,
но музыка иной субстант,
где не губами, а устами…
Руками ешьте даже суп,
но с музыкой беда такая!
Чтоб вам не оторвало рук,
не троньте музыку руками.
И с этими словами я возвращаюсь из далекого прошлого — сюда, в наши дни, которые кипят новыми приключениями, событиями и фактами.
Неожиданно ночью приезжает моя дочь Вера. На этот раз она обнаружила у себя плотную опухоль и несколько увеличенных лимфатических узлов. Осмотрев ее, Юрий Сергеевич (он уже — директор онкологического института), ночью не спал. А я оцепенел от ужаса. Призрак злокачественного процесса у моего ребенка меня испепелил. Но Вера — онколог, я не мог при ней распускаться, и слезы у меня текли тайно от нее, и я молил судьбу, чтобы я сам, а не она… И я обезумел, и кидал деньги на тротуар, чтобы прохожие подбирали, задабривал судьбу. А другой стороной сознания мучительно соображал, взвешивал, рассуждал профессионально, искал оптимальные варианты. Я повез ее в институт, где Сидоренко и его сотрудники, где цитолог Бир — ученик знаменитой Софьи Литвиной, где профессор Садовникова будет рассматривать гистологический препарат. А Вера сказала:
— Папа, оперировать меня будешь ты.
Мне намекали, что это безумие. Но я взял себя в руки и оперировал сам. А Юрий Сергеевич ассистировал мне, вернее, страховал, на случай, если мне будет плохо. Однако я все закончил нормально: с трепетом разрезал опухоль, которую убрал, и увидел, что на глаз как будто ничего страшного, и сделал соскоб, и направил к Биру для срочного исследования, а всю опухоль — к Садовниковой для окончательного заключения. И когда все это уже было сделано, я на некоторое время потерял сознание, но меня быстро привели в чувство.
А вскоре пришла благая весть от Бира, а потом и окончательное заключение от Садовниковой, и жизнь вернулась ко мне и продолжилась. И Сидоренко этот случай припомнил потом, когда говорил на ученом совете о тонких совсем категориях — о врачевании, об исцелении, о проникновении, и отсюда он подошел к принципам и критериям оценки того или иного врача или даже учреждения в целом.
— Вы понимаете, что делалось с нашим другом, когда его дочь лежала здесь? Вспомните, пожалуйста, его лицо. Он исступленно искал для своего ребенка самое надежное, самое лучшее. Притом он не просто слепой страдалец, а наоборот — квалифицированный: главный врач онкологического диспансера, хирург- онколог высшей категории, главный онколог города, стаж 30 лет… Что же ему делать, квалифицированному страдальцу? Как найти для своей дочери наилучший вариант, самую надежную больницу? Если исходить из наших общепринятых оценок, то ему нужно было пересмотреть годовые отчеты онкологических учреждений и выбрать для своего дитя такой дом, где показатели лучше.
На этом месте члены ученого совета начали смеяться, и простая, и в то же время какая-то неуловимая истина осенила присутствующих. А Юрий Сергеевич продолжал:
— Наш уважаемый коллега, однако, о годовом отчете даже не подумал в тот страшный миг, а повез свою дочь туда, куда ему сердце приказало, к людям, которым он верит, где его персональные авторитеты. И дело тут не в ранге учреждения: было время — он привозил свою Веру ко мне в больницу, а теперь вот в институт… И все мы так поступаем. Когда коснется нас самих, или, не дай бог, наших детей — мы знаем куда бежать!
И члены ученого совета задумчиво кивали головами, и зав. оргметодотделом тоже кивнула.
Сидоренко рассказал мне об этом своем выступлении, мы посмеялись задним числом, обсудили и пришли к выводу, что тема совсем не исчерпана. То, что я, будучи в ужасе, отчеты не изучал, это мое личное дело. В том моем действии (или бездействии?) криминала пока еще нет. А вот то, что перепуганная Вера ринулась к папочке на операцию, — это уже грубое нарушение, преступление, ибо лечиться она должна по месту жительства, где прописана, а не у всяких там мамочек-папочек, которые и живут-то черт знает где. Только я этими правилами пренебрег, я их презрел и воспользовался служебным положением в корыстных целях спасения дочери. А у кого этого положения нет? Тут уж как повезет: лотерея…
И в этой игре такой может номер выпасть.
В субботний день онкологический институт пуст и тих. Редкая только нянечка шваброй прошуршит и снова тишина. Директор Сидоренко в своем кабинете и в своем амплуа: маракует. Потом выходит задумчиво в коридор и боковым зрением отмечает убогую женщину, которая делает к нему искательное движение — вроде пытается икнуть и срывается на середине: робеет…
Сидоренко приветливо ей, привычно и лучезарно:
— Что случилось, голубушка?
— Да болею… вот… кровь…
— Заходите, заходите, поговорим.
— Направления нет… как же, а?
— Не нужно ничего, голубушка, прошу!
— Так вы же директор института, а я безо всякого… Но я учительница… заслуженная… РСФСР…
— Все это неважно, главное, что у вас болит, вы же к врачу пришли (еще лучезарнее, еще трепетнее, вдумчиво и опять привычно).
Тогда она заходит в кабинет и рассказывает свою одиссею.
Эта женщина после войны вышла замуж за раненого воина. Он был парализован, врачи, правда, обещали поставить на ноги, но не получилось… Детей у них не было. Она тянулась к детям, стала заслуженной учительницей. Муж умер, живет одна в небольшом хуторе, в Краснодарском крае. Несколько месяцев назад у нее началось кровотечение. Она испугалась, поехала в Краснодар, в областную больницу.
А там ей сказали:
