любви к нему ее, Изабеллы? Ей хотелось побыть одной, попытаться понять и себя, и этого человека.
Выпроводить Орсини на время из дворца было несложно. Она сочинила на ходу поручение к Оливье, передала Орсини злосчастное письмо, и он уехал, несколько удивленный ее поспешным решением, но не более того. Судьба тотчас отомстила ей. Вскоре она получила известие, что корабль, на котором отплыл ее министр, во время ужасной бури разбился о скалы.
Казалось, горе должно было б убить ее. Однако же, были ли то признаки безумия или почти звериного чутья, но на нее почти не произвело впечатления известие. Что-то мелькнуло в ее глазах — обреченность, покорность судьбе? — и она отрешенно отвернулась, словно не услышав, о чем шла речь.
Она не верила, что это возможно. День и ночь, каждую минуту она повторяла себе, что это просто невозможно, и Орсини, каким она его знала, не мог так глупо погибнуть, что он выплыл, непременно выплыл и спасся. Она продолжала верить и ждать, отправляла один корабль за другим на поиски, бесплодные поиски, которые не приносили никакого результата.
Все, что было в те дни, прошло мимо нее — даже поднявшаяся в городе паника из-за вспышки чумы. Многие спешно покинули столицу. Где-то через две недели спустя пришло известие о том, что Бланка де Лартуа заразилась этой опасной болезнью и находится при смерти. Затем последовала весть о ее смерти. Но какое значение это имело теперь? Едва ли Изабелла вообще осознала ее кончину.
Королева не напрасно чувствовала, что Орсини не покинул мир живых. Он не прошел еще отмеренный ему земной путь. Его смыло волной и носило по бескрайним соленым просторам, а он отчаянно боролся с бушующей стихией, потому что тоже знал — его путь еще не закончен, и слишком многое осталось не сделанным и не завершенным. Он сумел выбраться на берег, вот только берег оказался голой одинокой скалой посреди моря. Орсини остался один среди бездушных камней и шумных звонкоголосых чаек, без воды и пищи, без надежды на спасение. Над ним непрерывно кружили чайки и другие мелкие птицы, густо населявшие скалы, но у него не было ружья, а камнем он не сумел сбить ни одной. Он выбрался на берег во время отлива, но скоро вода начала прибывать, и Орсини вынужден был вскарабкаться на скалу и вытянуться на плоской площадке, согнав оттуда обитателей, упорно пытавшихся клюнуть его. Еще выше на скалах эти птицы вили свои гнезда, высиживая свои голубоватые в крапинках яйца, но гладкие отвесные каменные глыбы не предназначены были для лазания. Сначала птицы боялись его, что внушало слабую надежду дождаться живых людей, но скоро они привыкли к нему и смело садились рядом, словно он был одним из валунов. Он мужественно сносил голод и одиночество, хотя отчаяние начинало захлестывать его. Вокруг были камни, только камни, не было даже жалкого деревца, чтобы сделать плот. Можно было броситься в воду и поплыть наудачу, возможно, утонуть, но избежать страшной голодной смерти. Только Орсини отчетливо помнил, что ближайший остров не менее, чем в полусутках пути, и у него никак не достанет сил добраться туда вплавь. Он лелеял свои надежды, привалившись к каменному своду и вглядываясь в туманную сине-зеленую пустынную даль. Потом, когда не осталось сил сидеть, он неподвижно лежал на неприветливых камнях, глядя на успокоившееся море. Он знал, что надеяться не на что, что его риф безнадежно затерялся среди ему подобных, но продолжал вглядываться в далекий горизонт, ища на нем незаметную точку, которая могла бы оказаться кораблем.
Как же ему не везло! Глаза закрывались сами собой, и он не знал больше, сколько времени прошло с тех пор, как он здесь. Судьба просто преследовала его с тех пор, как он появился во дворце Изабеллы. Он криво усмехнулся своим мыслям. Его дважды сажали в тюрьму, раз — Изабелла, и другой раз — Иаков, его пытались отравить, уморить голодом, едва не казнили. Переломанные когда-то ребра до сих пор иногда отзывались болью. Его невеста стала женой другого, единственный друг сложил голову на плахе. И вот достойным венцом его карьеры была бы долгая мучительная смерть на необитаемом рифе. Сознание все чаще покидало его. Но он выплывал из забытья, приподнимал воспаленные от постоянного ветра веки и обыскивал взглядом неподвижную водную гладь. Иногда ему сильно хотелось узнать, огорчена королева его гибелью или нет, но эта мысль исчезала под напором невыносимого голода и жажды. И Орсини терпеливо ожидал смерти как избавления от страданий.
Его полумертвым нашли контрабандисты, которые высадились на берег во время отлива. Здесь они часто останавливались посовещаться, разделить прибыль и настрелять птиц в дополнение к скудным порциям солонины, которой кормились в море. Их капитан Хромой Грегор был весьма удивлен, заметив среди причудливой россыпи каменных глыб человека. По его приказу, несколько его товарищей забрались на скалу, посмотреть, жив ли он. В считанные минуты ему доставили неподвижное тело. Грегор склонился над ним.
— Он дышит, — сказал старый контрабандист, прислушиваясь. — Черт меня возьми, да ведь он еще живой!
Они принялись вливать ему в рот воду по каплям. Орсини медленно приходил в себя.
Старый капитан покачал головой.
— Если в ком-то столь сильна воля к жизни, не нам спорить с судьбой. Несите его на баркас, ребята. Живее!
Несмотря на жалкий вид его одежд, он не смог бы скрыть свое нынешнее положение в обществе. И когда Хромой Грегор пожелал узнать, кого спасла его команда, он постарался проявить всю осторожность, на какую был способен.
— Я маркиз де Орсини, — ответил он, не желая, чтобы в нем узнали автора жесткого закона о борьбе с контрабандой. Несмотря на нелады с законом, спасшие его люди оказались простыми и сердечными. Грубоватая забота, которую он ощущал, значила для него больше, чем равнодушная предупредительность его многочисленных слуг во дворце. Молодой и здоровый, он быстро пошел на поправку, на другой день уже был в состоянии вставать, а еще через день вовсю помогал спасителям справляться с непогодой.
Однако же когда Орсини выразил желание высадиться на берег, они помрачнели. Хромой Грегор не любит разглашать своих тайн.
— Вы знаете наши лица и наши имена, знаете наши излюбленные места. Не хотелось бы, чтобы однажды нас посетила королевская флотилия, — хмуро сказал ему хромой капитан.
— Я клянусь молчать, — обещал им Орсини, но его слово ничего не значило здесь. Ему верили сердцем, но люди, избравшие себе такой путь, слушались разума, а не сердца.
— Мы не можем рисковать, — говорили ему. — Оставайтесь с нами. У вас смелое сердце и сильные руки. Мы возьмем вас в долю.
Орсини покачал головой.
— Мне нужно возвратиться.
— У вас есть семья? — Орсини не хотелось лгать людям, которые были искренни с ним, и он ответил уклончиво.
— Меня ждет женщина.
— Невеста? — он заколебался, но согласился, кивнув головой:
— Невеста.
— Красивая? — спросил Хромой Грегор с интересом.
— Очень.
— Блондинка?
— Брюнетка с голубыми глазами.
Грегор поцеловал кончики пальцев в знак одобрения.
— Знатная дама? — Орсини замялся.
— Не слишком.
— Жаль красотку, — контрабандист дружески похлопал его по плечу и встал. — Но мы не можем вас отпустить.
Орсини пришлось запастись терпением. Большую часть времени он проводил в открытом море, в порту за ним присматривали люди Грегора, но их внимание все ослабевало и ослабевало. Однажды он сумел отправить письмо, сообщая во дворец о своей участи. Возможно, это и было предательством по сути своей. Однако… Не удерживали ли его против его воли, вынуждая успешно трудиться, нарушая собственный закон? Давало ли это ему право подставить своих товарищей под удар? Для того есть высшие силы — чтобы судить его дела.
