— Я только не могу понять, — задумчиво сказала Вероника, — как же я так сейчас с тобой обмишулилась? Говоришь, ты понимаешь? Как же ты можешь понять, не зная в общем-то меня, если я и сама не понимаю?
— Но это же очень просто, — улыбнулась Марина. — Вы подсознательно начали возбуждаться перед тем, как Он пришел. Если бы Он не пришел, вы бы вскоре удовлетворились… в другой ситуации вы, может, кончили бы и сами, оставшись наедине со своим возбуждением, но, пока внизу происходили какие-то события, вы не могли. Стояли здесь, сгущали свои переживания, как грозовую тучку… а потом я зашла — ну, тучка и разразилась.
— Вот сейчас ты совершенно, окончательно меня успокоила, — сказала Вероника. — А не хотела бы ты стать моим психоаналитиком? Я вижу, ты чувствуешь меня, может быть, лучше, чем кто-либо. Я бы деньги тебе платила, слушалась бы тебя.
Марина задумалась.
— Я не могу делать это без согласия моей Госпожи,— сказала она наконец.
— Но это бы пошло ей на пользу, — вкрадчиво заметила Вероника.
Марина покачала головой.
— Все равно; ее слово решающее.
— А если бы она приказала тебе?
— Конечно, я бы выполнила ее приказание, — сказала Марина, — но вряд ли она прикажет мне такое. Скорее, если она согласится, то предложит мне решать самой.
— А если будет так, то — ты?..
— Я подумаю, — пообещала Марина.
— Что-то серьезное? — спросила Ана.
— Просто я был очень зол. Не мог себя сдержать на работе; не нашел ничего уместнее, как отвести душу дома.
Ана помолчала.
— Знаешь, — сказал он, — в «Звездных дневниках» есть такие бжуты, очень вспыльчивые существа; у них повсюду бесильни… ну, как уличные туалеты. Бесильня внутри мягкая, звуконепроницаемая; бжут ходит и копит, копит… и когда ему уже невмоготу, он заходит в бесильню, бесится там — и выходит опять на улицу тихий и умиротворенный.
— А я слышала, — добавила Ана, — что японцы выставляют у входа на завод резиновые фигуры начальников, чтобы подчиненные лупили эти фигуры и тем утоляли свое раздражение.
— Хм, — сказал Филипп. — Что-то я там такого не видел; но даже если это вранье, то мне все равно следовало бы выставить наши с Вальдом фигуры.
— Расскажи.
— Это трудно рассказывать, — вздохнул он, — на первый взгляд обычные Вальдовы дела… Все тот же подряд, с бензиновой фирмой.
— Ага.
— Так вот Вальд в самый разгар контрактной работы отправил моего парня черт-те куда, а потом и сам за ним полетел на воздушном шаре.
Взгляд Аны выразил беспокойство.
— А он справится?
— С ним воздухоплаватель, мастер своего дела.
— Ну, тогда это не самое страшное.
— Да, но по ходу своего полета он заключил выгодную сделку. Получается, что между делом он заработал больше, чем нам дал бы весь этот подряд.
— И от этого ты психуешь?
— Да.
— Странно, — сказала Ана. — Из того, что ты сказал, я поняла лишь, что дела неплохи.
— Дела хуже некуда, — сказал Филипп. — Ты же знаешь Вальда. Он прирожденный авантюрист; мне постоянно приходится его удерживать от опасных поступков. Даже сам этот подряд… а, ладно. Я лишь хотел сказать, что время шальных денег уже давно прошло; а после этого бессмысленного, дурацкого случая Вальд снова оседлает конька девяносто первого года. И это будет пиздец.
— Не заводись опять, — попросила Ана. — Тебя интересует, что я думаю?
— Ну?
— Я думаю, что тебе просто завидно, что он летит на воздушном шаре и вдобавок сорвал куш, а ты тут как бы в дерьме копаешься.
Филипп мрачно уставился на жену.
— И ты против меня.
— А кто еще?
Он пожал плечами.
— Просто — события…
— Тебе нужно отдохнуть, — мягко сказала Ана и взяла его руки в свои.
— Тебя послушать, я только и делал бы, что отдыхал… Обычная женская песня.
— Ты неправ. Я не слежу за нюансами ваших с Вальдом отношений, хотя мне и кажется иногда, что груз старой дружбы давно стал бременем для бизнеса… если не балластом… Времена другие — ты же сам сказал; у вас уже не крохотная шарашка, и со стороны очевидно, что вы просто запутались в служебных обязанностях. Может быть, вы дублируете друг друга; может, даже друг другу мешаете… не знаю как Вальд, а ты явно берешь на себя слишком много. В результате ты дезориентирован, измучен и зол.
— Хм.
— Если бы ты не был так придавлен бизнесом, то легко увидел бы мою правоту. Я знаю, что разговор это бесполезный; я и не жду, что ты скоро избавишься от этого давления… но, может быть, ты хоть немного побережешь себя на потом?
— На какое потом?
— На такое, когда ты вдруг остановишься и скажешь себе…
— Скажу: стоп; я накосил достаточно денег.
— Нет. Скажешь: стоп; неважно, сколько денег я накосил…
— Я не смогу так. Я слишком привык ценить материальное… точнее, все то, что стоит денег. Да и ты привыкла… Ты там мерила платье, когда я пришел.
— Платье? — недоуменно переспросила Ана. — Ах, да… Платье.
— Какое-то новое?
— Нет. Никак не могу найти платье на торжество… решила выкопать какое-нибудь ретро… Как видишь, — усмехнулась она, — ты в масть не попал; не забывай, я умею шить на машинке, и старые платья я могла бы переделывать еще очень долго.
— Не очень, — кривовато улыбнулся он. — Хотя в данном случае ты, может быть, сэкономила; после этих подвигов Вальда я уж не знаю, когда тебе понадобится новое платье.
— Ты имеешь в виду, что бензиновый контракт под вопросом?
— Может, и так, — опять улыбнулся он кривовато. — Но вообще-то я говорил не столько о контракте… да и не о платьях совсем… Ведь у нас еще Сашка… квартира… Никакой трагедии нет; миллиард людей в таком же положении, и никто из них не может сказать: стоп — неважно, сколько денег я накосил.
— Ладно уж, — несмело улыбнулась Ана, — ты сказал хотя бы, что трагедии нет; для меня и этого достаточно. Ты успокоился?
— В том смысле, что орать перестал — да…
— Я люблю тебя.
— И я тебя тоже.
— Не запереться ли нам в спаленке? — спросила она.
Тень неуверенности пробежала по лицу Филиппа.
— Ты не хочешь, — сказала она с некоторым разочарованием, одновременно спрашивая себя, так ли уж этого хочется ей самой. Успокоить его — да; выполнить свой супружеский долг… а хочется ли?
