продолговатый конверт со всеми его листами. Она разожгла кабинетный камин — к счастью, имевший газовую трубу; это удалось быстро. Она поцеловала конверт и торчащие из него листы и бросила их в камин. Зачарованно понаблюдала, как сокровище обращается в пепел. Потом тщательно перемешала пепел кочергою и стремглав бросилась вон.
Она не разговаривала с Вовочкой по пути до Барахаса. Она не обратила внимания на тревожное его лицо, не ответила на вопрос, который он ей задал. Она даже не расслышала этот вопрос; на время она закупорила свой мозг герметически. В нем уже начало циркулировать то, из чего ни капельки она теперь не должна была расплескать. Ей нельзя было отвлекаться, пока все это не растечется по капиллярам ее памяти, не заполнит ее жадные пузырьки. Она даже не заметила, с каким странным выражением смотрят на нее в аэропорту; не удивилась, что летит едва ли не одна во всем самолете.
Как хорошо, подумала она мимоходом — почти пустой самолет… Никто не будет мешать. Никаких приставаний, случайных знакомых, негаданных встреч.
И когда самолет побежал по шереметьевской полосе, она наконец смогла сбросить с себя напряжение, как пилот, и сладко потянуться, как Вероника. Она теперь твердо помнила все, что хотела помнить. Она представляла себе удивленное лицо князя, когда она будет ему рассказывать. Не такое удивленное, как когда она привела Игоря… но все же… Она быстро прошла сквозь рукав, сквозь контроль, сквозь таможню. Хорошо. Мало пассажиров, мало вещей. Она мило улыбнулась встречающему, слегка удивившись, что он всего один; должно было быть двое.
Ответная улыбка была кривоватой, и она вспомнила, что зачем-то ее зовут. Какой смысл было говорить на эту тему с водилой? Они сели в машину; они рванули в Москву. Опять мало машин, опять быстро. Ночью был дождь, и асфальт не до конца высох, приятно шуршал.
При выезде из туннеля перед «Соколом» она увидела впереди столб черного дыма. Тревога ее, делом отогнанная до этого, опять появилась. Водила посмотрел на часы.
— Там пробка? — спросила она.
— Черт знает, что там, — пробормотал он.
— Когда ты ехал в аэропорт, — спросила она, — это уже было?
— Нет. Откуда сейчас что кому известно?
Она насторожилась.
— Что происходит?
— Как, — удивился он, — вы не знаете?
— Представь себе, — холодно сказала она.
Он промолчал.
— Ты не ответил мне, — напомнила она.
— Я и сам не знаю. Путч? мятеж?
Марина почувствовала укол в сердце. Как они могли начать без нее?
— Включи радио, — приказала она водиле.
— Бесполезно, — сказал тот. — Ничего не работает; похоже, разрушено энергоснабжение передатчиков.
Столб дыма остался справа от шоссе. Марина крутила головой во все стороны, пытаясь по каким-то признакам определить, что же все-таки происходит.
Тверскую заставу заперла огромная пробка. Водила с трудом пробился за мост и свернул направо, к вокзалу. Затем он свернул опять и затем налево, на Малую Грузинку; здесь, наоборот, дорога была почти пуста. Они приблизились к церкви, где Марина бывала столько раз.
— Стой! — внезапно скомандовала она.
Водила резко затормозил и посмотрел на нее вопросительно.
— Я сейчас.
Она выскочила из машины и вбежала в знакомую дверь. Службы не шло, но людей в храме было много. Лица были тревожны. Лица были бледны; многие плакали.
Она опять кратко помолилась, поставила перед Девой свечу и вышла на улицу. Они поехали дальше. Они свернули на Красную Пресню и доехали до Баррикадной.
Здесь путь им перегородили пикетчики, несущие транспаранты и громко скандировавшие. Несколько человек встало на пути машины, но водила ловко вывернул руль и проехал прямо по тротуару мимо них; кое-кто попытался догнать машину, но безуспешно. В боковом стекле Марина увидела несколько десятков ожесточенных людей, ломами выворачивающих из мостовой булыжники. Всякий, кому доставался булыжник, тотчас бросал лом и, воздев булыжник, грозно потрясал им в воздухе, в то время как лом подхватывал уже следующий. Люди работали сплоченно, бок о бок; почти вся вымощенная булыжниками территория была уже оголена. Там, где она переходила в асфальт, Марина заметила двух худых, бледных юношей, которым булыжников не досталось; один из них, в надежде хоть что-нибудь выкопать, продолжал долбить ломом оголенную землю, в то время как другой, очевидно отчаявшись, горестно махнул рукой и как бы взамен булыжника отколол кусочек смежного с брусчаткой асфальта.
На кольце, куда свернула машина и где булыжников вовсе не было, асфальт громили уже целые группы. В одних местах вывороченные куски асфальта подбирали как оружие по руке; в других местах более крупные куски начинали складывать в баррикады. Туннель под Новым Арбатом был завален обрушившейся вниз мостовой; из-под асфальта виднелись багажники и радиаторы придавленных автомашин и даже одного микроавтобуса. Видно, это случилось буквально только что, потому что движение по верху еще не было организовано; водила злобно выматерился и, оставив слева туннель, пересек улицу прямо поперек не очень интенсивного транспортного потока.
На Смоленской площади толпа рыла котлован. Здесь работали не ломами, но в основном кирками и лопатами; асфальт был уже полностью вскрыт и бесформенными глыбами громоздился поперек перерытой дороги. На небольшой пирамиде, сложенной из таких глыб, стояли двое: один из них, по-видимому организатор работ, выкрикивал в мегафон лозунги и инструкции; другой, в форме постового регулировщика, жезлом указывал транспорту, где объезжать. Пока ждали сигнала регулировщика, Марина увидела, как на помощь толпе подоспел большой экскаватор. Люди радостно встречали его, бросая вверх кепки и издавая громкие приветственные возгласы.
— Приехали, — сказал водила. — Переулки перекопаны, да и вход с Романова все равно закрыт. Как дальше, вы знаете сами.
— Да, — сказала Марина. — Спасибо.
Подхватив чемоданчик, она вышла из машины, перешла улицу неподалеку от высотного здания, уступила дорогу старичку, с песней катившему крышку от люка канализации, а затем зашла в переулок, миновала стройку и свернула в третий по счету двор. Во дворе она подошла к одному из сараев, закрытому, в отличие от всех прочих, на английский замок; затем она вынула из кармана железку, поковырялась ею в замке, отворила дверь, зашла вовнутрь сарая и захлопнула дверь за собой.
Через четверть часа она была в департаменте князя и, ожидая, пока ее пригласят, делилась с людьми новостями. Ее расспрашивали, что происходит — она несла с собой свежую весть с поверхности, — а они в ответ сообщали ей обрывочные и противоречивые сведения о том, что было утром. Департамент, обычно немноголюдный и подчиненный регламенту, теперь более напоминал военный штаб. Люди сновали туда и сюда с озабоченным видом; некоторые кабинеты срочно переоборудовались, и взад-вперед перемещались и компьютеры, и папки с бумагами, и столы, и инженерная техника, и уже появлялись более зловещие признаки происходящего — оружие и медикаменты.
Адъютант предложил ей зайти в кабинет.
Она зашла. В первый момент она не узнала кабинета. Стены напротив двери не было на своем месте — она была раздвинута или поднята — и за ее чертой открывалось обширное помещение, теперь единое с кабинетом и по виду напоминающее центр управления космическими полетами или хотя бы крупным автоматизированным заводом. Огромный, изогнутый в форме подковы пульт с множеством ламп, мониторов и органов управления занимал большую часть этого помещения; внутри пульта-подковы катался на кресле князь. Он командовал.
Марина приблизилась. Его сиятельство — в шлемофоне, бледный, кажущийся многоруким от количества кнопок и рычагов, которые он нажимал, выполнял очевидно сложнейшую организационную
