Он проснулся от ужаса — а может, от легкого движения в комнате. Лежал какое-то время без движения, по чуть-чуть разлепляя веки, и женский силуэт становился все определеннее. Зайка! Пришла спасти его, помочь, утешить… Нет, это не Зайкин силуэт. Это… это силуэт Девы, блондинки по имени Марина… Он ощутил на себе строгий, внимательный взгляд. Он заставил себя раскрыть глаза полностью и заметил, как ее глаза потемнели. Она подошла к нему и откинула одеяло. Она встала на колени перед кроватью, и ее голова легла к нему на живот. Она погладила руками его грудь и бедра. Она вдохнула сложный запах, исходящий от его тела, слегка передвинула голову, и он почувствовал, как его маленький сонный орган легко, как рыбка, скользнул между ее губами.
Филипп замер. Это было против его эстетической максимы. Как и большинство обычных людей, он не любил утренних запахов — самых, быть может, правдивых, но таких непривлекательных. Запахов пота, всяких мелких, мерзких выделений, опрелостей, прочих химических продуктов сонной жизнедеятельности организма (это еще если красиво сказать, а по сути просто медленного распада человеческого тела) — этого малоаппетитного ряда, о котором публично говорят разве что в рекламе освежающих средств гигиены. Он редко допускал утреннюю близость с Зайкой до душа, да и то только после кофе в постели, некоторым образом заменяющего зубную щетку. Казалось невозможным, чтобы почти незнакомая женщина так легко перешла этот порог. Особенно сегодня: ведь он перепил накануне, отчего к гамме обычных утренних запахов должен был добавиться смрад перегара… а то и случайно прицепившихся к телу рвотных частиц… В довершение всего, когда Дева откинула одеяло, Филипп от неожиданности легонько пукнул; да уж, тот еще получился букетик для Девы. Решительно, если бы не прошлая сцена на пороге ванной, он бы, наверно, воспротивился ее движению.
Но благодаря той сцене и полусохраненному ощущению родства и единства он не воспротивился. А потом ему показалось, что ей нравится гамма, отвращающая его сознание. Впрочем, это и на самом деле было так — часть Девы, может быть, произошла от собаки…
Вообще-то — если совсем откровенно — большинство этих гнилостных ароматов отвращали именно сознание Филиппа; подсознательно, на своем зверином уровне, он испытывал к ним своеобразное влечение. Он не находил в этом ничего особенно противоестественного и подозревал, что такое свойственно не ему одному. Общество разделило запахи на хорошие и дурные; полагалось не любить дурные запахи — Филипп и не любил; собственно, не любил он не сами дурные запахи, а то впечатление, которое он, как их источник, произведет на других людей. Начиная с Зайки.
Обычных людей, нужно еще добавить. А Дева во многом не походила на обычных. Странными были ее ласки — нежными и точными настолько, что ни одной капли крови не перелилось в пещеристые тела. Филипп наконец понял, что истинная цель ее ласк как раз в том и состоит, чтобы не перелилось, и впервые в жизни ощутил от отсутствия эрекции не стыд, а своеобразную гордость.
Потом он захотел коснуться ее. Он шевельнулся, отчего ее ласки не изменились; он протянул руку и погладил ее по юбке, скрывающей ее крутое бедро. Ему захотелось проникнуть под ее одежду. Он нащупал пальцами замок юбки и расстегнул его. Забравшись большим пальцем вовнутрь окружности пояса, он вел рукой, как консервным ножом, по этой восхитительной линии, мало-помалу опускаясь все ниже и высвобождая упругую плоть из текстильного плена. Он раздвоился; одна часть его существа так и оставалась в ласковом рту Девы, другая сопровождала большой палец, вторгалась глубже, ища и не находя тонкой резинки трусиков. Лакомое место было достигнуто неожиданно. Рука Филиппа вздрогнула и превратилась из подобия консервного ножа в подобие робкой и любопытной улитки.
Волосы, более жесткие, чем у Зайки, привлекали его и почему-то пугали одновременно; внезапно он почувствовал, что Дева слегка раздвинула ноги, поощряя улитку его руки, и осмелел. Пальцы коснулись мягкого, теплого и набухающего. Филипп ощутил потребность быть там губами и слегка потянул бедра Девы по направлению к своей лежащей на подушке голове.
Не прерывая ласк, Дева изменила положение тела. Она привстала с колен и стащила юбку со своей левой ноги, освободив ее. Филипп лишь боковым зрением уловил резкое движение амазонки; в следующий момент то, о чем он мечтал, очутилось у него прямо перед глазами. Он жадно осмотрел свои новые владения, вдохнул незнакомый, волнующий аромат и приник ртом к повлажневшему рельефу.
Он не мог бы сказать, сколько продолжалась ласка. Время остановилось; он пытался сравнить свою партнершу с Зайкой и не находил прямых аналогий. Ему не хотелось искать путей по телу Девы. Эти ласки были на новом для него языке, которым он овладевал методом проб и ошибок. Он увлекся этим непростым постижением, почувствовав много открытий впереди. Два центра наслаждения опять объединились в его теле на каком-то более высоком уровне; два тела — его и Девы — были соединены, как знаки Инь и Ян; и —
без эрекции;
без поршневой запарки;
без астматических симптомов в дыхании;
без стонов и воплей, созвучных камере пыток;
без программированной финальной судороги —
два этих тела познали друг друга настолько, насколько это вообще возможно между мужчиной и женщиной.
Он очнулся опять, выпрыгнул из забытья и увидел Деву, сидящую перед кроватью, и снова, как тогда, после прошлой сцены, родился вопрос: а было ли наяву? Он протянул руку, погладил Деву по голове и стал искать слова для вопроса. А Дева, потершись, как кошка, головой об его ладонь, легонько вскочила на ноги и улыбнулась. «Господин», — гордо и благодарно шепнули ее губы.
— Доброе утро, — вслух сказала она.
— Привет, — отозвался Филипп и решился: — Скажи, это было взаправду? Сейчас… и тогда, в спальне…
Глаза Девы насмешливо сощурились. Это было взаправду, понял Филипп.
— Принести Вам кофе? — спросила Дева.
— Мне бы водочки… похолодней…
Дева исчезла. Филипп вскочил и стрелой кинулся в душ. Это был самый короткий и наполненный действием душ в его жизни; стоя под водяной струей, он наскоро чистил зубы и одновременно опорожнял мочевой пузырь. Собственно, этим последним и определялась длительность душа. Примерно через пятьдесят секунд — не меньше! — он вытерся и водворился в постели. Дева была такой шустрой, что могла появиться с водкой в любой момент.
Кстати, подумал Филипп подозрительно, а почему она предложила кофе? Откуда ей знать о его любви к кофе в постели? Ну ладно; не уникально, согласен. Но разве это обязанность домработницы — приносить кофе в постель? Это прерогатива любящей женщины… скажем, жены или любовницы… матери в конце концов… Значит, она или не придает этому никакого значения, или считает себя вправе. Однако!..
Вот как придет Зайка…
А может, вообще все это Зайка подстроила? Какие-нибудь новые интересные штучки… Зайка сильно изменилась в Испании. Не скажешь же мужу так сразу: «Я полюбила l’amour de trois». Сразу в чем-то заподозрит. А если вначале подбросить ему домработницу… а она на самом деле вовсе даже не домработница, а какая-нибудь уже проверенная партнерша…
Зайка измени… Стоп, стоп. Что же, выходит, он — Филипп — рогоносец? Хм. А если это только баб касается? Как вообще положено считать — если жена связалась с другой женщиной, это измена или нет?
Вот это номер. Филипп обнаружил массу неведомых проблем, которые, может быть, и надуманны, но могут быть и актуальны. Ладно. Сейчас все равно нет времени размышлять. Вот-вот зайдет Дева с водкой… Считаем для простоты, что Зайка не при чем. Любимая, чудесная Зайка! Она так его любит, разве она может быть ему неверна? А он, негодяй, наслаждается тут… притом как извращенно: безо всякой эрекции… выраженно немытый… да еще и пукнувши перед этим… Бр-р! Сволочь я, подумал Филипп, нужно гнать ее в шею, эту проходимку… вот сейчас зайдет с водкой, а я… но как она пахнет… нет, я не смогу… кажется, я влипаю в историю…
Дева зашла.
От ее улыбки на душе у Филиппа стало светло; все стали милы — Дева, и Зайка, и все остальные возможные мужчины и женщины. Ставя на тумбочку подносик с водкой и огурцом, Дева наклонила голову
