— Я, Лен, конечно, талантлива, но не гениальна. Я не могу поставить эксперимент, который не требовал бы материальной базы и материальных же вложений. А все, что смогу придумать и провести, будет никому не нужной кустарщиной!
Неопределенная полуулыбка на лице собеседницы, как зеркало, отразила мою ложь.
— Лен, я хочу дома сидеть и… детей… воспитывать, — признала я очевидное и, конечно, расплакалась. — И мужу рубашки гладить, — добавила до кучи еще одну извечную бабью мечту и побрела к раковине — смывать тушь.
Земляникина на мой концерт реагировала стоически: привыкла. Она как ни в чем не бывало продолжила расспрашивать меня в рамках интересующего ее вопроса:
— Ты правда собираешься уходить? И правда из-за этих иностранцев?
— Я еще не знаю, соберусь ли. Но правда из-за них. Когда сказали, что у нас будут снимать, в этом было что-то такое свежее, радостное, необычное. На контрасте сразу высветились все наши бестолковые пустые будни. То есть, извини, мои — не наши. Это я свою жизнь не умею расцветить и наполнить. Я буду учиться…
Чтобы отбить атаку депрессии, достала из рукава дубленки свой любимый шарфик и обмотала его вокруг шеи. В таком виде, с уже высохшими, хотя еще красными глазами, села за стол. Мне было стыдно за неуместный рев и испорченное перед едой настроение. Чтобы сгладить неловкость, болтала больше обычного. Мы снова вернулись к теме «неразменной купюры».
— Кстати, Лен, ты заметила, часто стали попадаться бумажные деньги с какими-нибудь красивыми надписями. Я много раз встречала — с готическими надписями, непонятными.
— Разве? Я не приглядывалась.
— В новостях говорили, что такая надпись — примета «неразменной купюры».
— Подделки.
— Ну, разве я говорю, будто держала в руках настоящую?
— Да нет никакой волшебной купюры. Я лично ни секунды не верю, — заявила Земляникина. — Людям просто не о чем поговорить, вот и придумывают всякую ахинею.
— Мне кажется, слухи имеют под собой почву. Но это чисто психологический феномен. Большинство людей во всем мире так живет — от зарплаты до зарплаты. Все, что есть в кошельке, должно быть потрачено! Для того и кошелек. Другое дело — отложить что-то на черный день. Но это — сумма неприкосновенная и лежит, как правило, не под рукой. Все, что под рукой, растрачивается, причем, как правило, чуть раньше, чем ожидается новое поступление.
— Тогда берешь из копилки.
— Нет! Копилка вообще не учитывается. Кто учитывает копилку в текущих расходах, у того, считай, нет копилки. Это я такая, кстати! Многим в копилку вообще положить нечего.
— Так в чем же феномен?
— Когда деньги подходят к концу, в мозгу срабатывают сторожевые центры, и человек, совершенно того не сознавая, позволяет резервной сумме завалиться за подкладку. Эта резервная сумма у каждого своя. У меня вот полтинник, у бедного — десятка, у олигарха — несколько полузабытых миллиардов в каком-нибудь задрипанном хренландском банке… То есть человек создает небольшой запас, сам того не сознавая.
— Ну, есть же люди, которые это делают вполне осознанно: расписывают свои расходы на месяц вперед…
Земляникина не бросилась громить мою идею с порога, значит, нашла в ней что-то созвучное своим мыслям. Иначе бы камня на камне не оставила от моих рассуждений.
— Есть, — вздохнула я, — таких обычно называют прижимистыми жадными жмотами.
Сослуживица не возразила, задумчиво помолчала несколько секунд.
— Слушай, а почему бы тебе об этом статью не написать? Это же интересно! Тема у всех на устах. Напиши заметку в какую-нибудь газету. Гонорар получишь.
Я осторожно улыбнулась и не стала притворно отнекиваться, что я, мол, ничего такого никогда в жизни не делала и поздно начинать. Меня зацепили ее слова, вызвав давно забытый, оставленный во временах далекой юности кураж: почему бы не попробовать?!
— Большой гонорар? — меркантильно поинтересовалась я.
— Не знаю, — Лена задумалась, — я вот что, я у своей подруги спрошу, Нельки; она в газете главным редактором работает. Кстати, она возьмет статью, если ей понравится. Я уверена!
— Какая газета-то?
— Ты не знаешь. Ее для русскоязычных эмигрантов в Европе издают. У меня дома лежит номер, принесу — увидишь.
Я очень благодарна Ленке. У меня впервые за несколько лет притупилось отвращение к чистому листу бумаги настолько, что сегодня я села за письменный стол и набросала план статьи. Я все время о ней думаю: как и что написать. Мне интересно это сделать! Хотя уверена, что подобная акция — разовая и заниматься этим всерьез я бы не стала.
* * * Первым ощущением, которое он осознал, просыпаясь, была приятная истома во всем теле — как во время отдыха после тяжелых физических нагрузок. Теплые и влажные простыни прилипли к коже. Значит, температура, наконец, спала, вышла испариной. Он неудобно лежал на спине. Хотелось перевернуться на бок и вновь погрузиться в дрему. Но некое неосознаваемое любопытство заставило его приоткрыть веки. Глаза не сразу сфокусировались, перед ними висела однородная салатного цвета пелена. Сделав некоторое усилие, он повел взглядом по сторонам.
«Пелена» оказалась нежно-зеленого цвета потолком, переходившим в более насыщенную по цвету оливковую стену довольно просторного и довольно пустого помещения. Виктор не успел увидеть трубочку капельницы у своей руки, как сообразил, где находится. Не удивился, сразу вспомнив свое обморочное падение у дома. Подумал: «Интересно год начинается: за один месяц — второе падение…»
Ему объяснили, что несколько часов он был без сознания, в критическом состоянии. Потом кризис, к счастью, миновал, он ненадолго пришел в себя — Виктор вспомнил, как на какое-то мгновение просыпался среди ночи, — и спал еще несколько часов. Врач отчитал его за небрежение к собственному здоровью и, в особенности, за неумеренное, без разбору потребление сомнительных лекарственных средств.
Виктор выслушал отповедь покаянно: грузить врача подробностями своей особой ситуации не хотелось. Попытался выяснить, не отпустят ли его домой уже сегодня. На самом деле он торопился не домой, а на работу, но предпочел умолчать об этом. Медики — и сестра, дежурившая рядом, и врач, который вел беседу, — обиделись: напомнили, что вытащить его с порога того света стоило им немалого труда и бессонной ночи.
«Вам следует провести в клинике минимум две недели, если хотите избежать очень серьезных последствий», — отрезал врач. Виктор внимательно выслушал предостережения доктора, подкрепленные свеженькими строчками многоканального самописца, и с глубоким сожалением признал: лучше потерять две недели на восстановление — почки, сердце и прочий ливер ему еще пригодятся в работе.
Следующим номером программы после выяснения нерадужных перспектив стало общение с руководством и подчиненными и обеспечение информационной безопасности: все должны думать, что Виктор Смит просто ушел в отпуск. Человек мирно отдыхает в уединении. Не хватало всем и каждому объяснять, как он чуть не умер от банального гриппа. Позорище!
На самом деле Виктор понимал, что его имиджу гораздо меньше вреда нанесет внезапная болезнь, — домохозяйки будут его жалеть, завалят почту пожеланиями скорейшего выздоровления! — нежели неурочный отпуск — с чего бы?! Но переломить своего отвращения к огласке каких-либо событий личной
