Морок

«Странно! Я ничего не чувствую. Ничего плохого». В сердце царило спокойствие — все та же ровная, невозмутимая розовая заря, что и в небе, по которому мы летели.

— Вот и все. Сейчас взойдет солнце.

Вздрогнув от слов жены, как от выстрела, я открыл глаза. Белая корона поднималась на востоке, разгоняя прочь розовые облака, вытравляя из самых дальних уголков неба густую ночную синеву.

Короткий визг, приближающийся топот маленьких ног, детский заливистый смех.

Мы с женой стремительно переглянулись.

Взрослый окрик. Топот детских ног в салоне эконом-класса стал удаляться.

— Пойди посмотри! — со страхом и надеждой попросила жена.

Уже готовясь вскочить и сломя голову нестись в хвостовую часть самолета, я не решался двинуться с места. Нагнулся через проход к соседу слева:

— Вы не знаете, когда по расписанию был предыдущий рейс на Лондон?

— Ой, мы ведь даже не узнали, — прошептала сзади Джей.

— Сегодня-то… — Сосед задумался. — Его задержали. А вас интересует, как по расписанию?

— Да.

— Это вчера уже. В восемнадцать тридцать. Но тот неудобный: через Франкфурт лететь, долго. Нам с вами повезло. Этот-то только раз летит. Сегодня. Делегацию шахтеров везут, места остались…

— Мы с тобой встретились после десяти, — прошептала Джей, — и бабку эту встретили…

Я вскочил и помчался назад по проходу.

В салоне эконом-класса в проходе между кресел, в самом дальнем конце, активно возились двое маленьких детей. Мальчишка держал в руках крупную яркую игрушку — есть такие смешные грушевидные мордочки, которым, будто пластилиновым, можно придать любое выражение. Игрушка уже порвалась, и теперь парень расшвыривал во все стороны мучнистую пыль из ее нутра. Пыль взлетала маленькими фонтанчиками и оседала на затертом ковре, на боковинах кресел, на одежде пассажиров, которые морщились и пытались отстраниться. Девочка, хохоча, старалась поймать маленькими ладошками фонтанчики пыли.

Я, разумеется, сразу узнал их. И все же… Я не ожидал, что целый год разлуки так сильно их изменит. Я видел собственных детей, и в то же время в них было так много пугающе нового, чужого. Пит сильно вытянулся, похудел и выглядел года на два старше своих лет. А Кэти, которая с самого рождения была у нас девочкой хрупкой, чтобы не сказать субтильной, наоборот, округлилась, стала плотненькой, но росточка осталась почти такого же, как раньше. У обоих были совершенно одинаковые, непривычно светлые волосы — должно быть, выгорели на южном солнце. Мордашки — в золотистом загаре, но сейчас оба побледнели от усталости, а может, и страху натерпелись. Они весело играли, но где же беззаботная непринужденность? У Пита на лице застыло выражение недетской, серьезной сосредоточенности, пожалуй, даже ожесточенности. Я заметил, как резко очерчены его скулы.

— Петя, сейчас же прекрати баловаться! — раздался из-за моего плеча строгий окрик жены.

Прежде они никогда не вели себя так слаженно. Будто отражались друг в друге, как в зеркале. Сын и дочь совершенно синхронно замерли, прекратив игру, и одновременно обернулись на крик. Ни удивления, ни радости. У обоих на лицах — напряжение и тревога. Не было сил смотреть на это!

Я присел на корточки и позвал:

— Кэти, маленькая, иди скорее сюда!

Дочка, глядя на меня с прежним напряжением, не двинулась с места. Она не поняла. Тогда я повторил свой призыв по-русски:

— Катюша, иди ко мне! Иди к папе!

Джей молчала, но Пит наконец медленно направился в нашу сторону. Для сестры он, похоже, теперь был единственным авторитетом, — я даже успел почувствовать укол ревности! — поскольку она робко двинулась вперед, держась за его тощей спиной.

Что-то мешало смотреть, приходилось щуриться. Я не мог оторвать взгляда от плетущейся ко мне нога за ногу дочери, но краем глаза поймал крошечную яркую вспышку в районе иллюминатора.

Самолет снова лежал на крыле, и солнце протянуло в салон свой самый первый луч!

Пит глядел исподлобья, переводя мрачный, недоверчивый взгляд с Джей на меня и обратно. Под его взглядом я чувствовал себя так неуютно, будто в самом деле не был уверен, что он — мой собственный ребенок.

От сидения на корточках затекли ноги, и я опустился на одно колено. Заметил какое-то движение там, где стояла жена: она тоже наклонялась. Все происходило в доли секунды, но запечатлелось в моей памяти, как в замедленном показе. Неожиданно Кэти вышла из-за спины брата и обняла за шею склонившуюся к ней Александру, еле слышно выдохнула: «Мама!» Та подхватила ее на руки, прижимая к себе. Джей не могла больше говорить. Она все делала молча.

Пит механически повторил вслед за сестрой: «Мама» — и робко сделал еще шаг, вплотную приблизившись к Джей. Жена, продолжая держать дочку, попыталась высвободить одну руку, чтобы обнять сына. Тогда я подхватил у нее Кэти. Взяв на руки, почувствовал, как девочка напряглась. Я не понимал, в чем дело, и тут же опустил ее на пол, чтобы не испугать до слез. Джей обнималась с сыном. А дочь стояла напротив меня, застенчиво разглядывая, как чужого. Мне опять не хватило терпения:

— Ты меня узнаешь? — спросил я.

Девочка неуверенно пожала плечиком. Мое лицо, наверное, исказила гримаса глубокого огорчения, потому что Кэти тут же сострадательно подняла бровки домиком:

— Дядя, не плачь!

— Я — твой папа, — подсказал я, уже ни на что особенно не рассчитывая. А дочка вдруг улыбнулась и с воодушевлением ответила:

— А, ну да! Папа, а ты не умрешь?

— Ну… — я растерялся, — нет, я еще поживу… долго… надеюсь.

— Долго? — неодобрительно переспросила дочь. — У меня тот папа долго жил, — сообщила она, будто речь шла о хомячке, — а потом умер…

— Петенька, поздоровайся с папой, — донесся до меня наконец прорезавшийся голос жены.

Я поднял голову. Физиономия Пита, обращенная ко мне, была по-прежнему насупленной, и мне стало не по себе: неужели и сын меня не помнит?! Ведь он старше, ведь мы так дружили, ведь я… Но в этот момент ребенок сделал тот единственный жест, который сразу все расставил по своим местам. Пит протянул мне руку для пожатия! Так уж между нами повелось с тех времен, когда он был еще совсем карапузом: мы всегда здоровались за руку. Никому другому Пит руки не подавал, уверенный, что эта привилегия принадлежит только его отцу. Я выполнил ритуал и тут же, задохнувшись от радости, подхватил его на руки. Кэти немедленно завизжала на самой противной из всех доступных ее нежному голоску нот. Я наклонился, чтобы поднять в воздух и ее, но тут самолет сильно накренился в очередном вираже. Тогда я предпочел вернуть сына на иол и взять обоих за руки.

— Так это — ваши дети? — раздался женский голос, наполненный скрежетом металла.

Стало понятно, что с тех пор, как мы с женой ворвались в салон и принялись налаживать контакт с собственными детьми, вокруг не раздалось ни единого звука человеческой речи: кроме наших голосов — только гул моторов. Публика, затаив дыхание, следила за нашим разговором.

В следующую секунду на нас обрушился шквал возмущенных голосов.

Из событий в те минуты я помню, как смешно выглядела Джей, с блаженной улыбкой на лице просившая прощения у возмущенных пассажиров, отряхивавшая их одежду и все с той же счастливой