кажется рукой достать можно, кажется зацепят сейчас ветки и посыплется в реку серебряный горох. Глядит человек в небо, а на щеках у него две мокрые дорожки. Только не видно их в темноте…
— Савелий Никифорович! Батюшка! Да будет вам!..
Внизу мотаются огни фонарей. То кучер с лакеем умаялись ждать.
— Ревматизм ведь у вас. Не ровен час застудитесь!.. И комары уже зажрали… Поедемте!..
Вытрет Савка лицо, вздохнет глубоко. А ведь и полегчало! Так, бывает, надавит – хоть в петлю, жизнь не мила. Так он сюда бегом. Здесь, под березкой Евдокиюшка его лежит. Хорошее место тут, просторное. Звезды по ночам видать. Любила супружница его в небо глядеть. Савка для себя придумал, что не умерла она. Отправилась восвояси, на звезды на свои. Смотрит сверху на них с сыночком, радуется. Мальчишка-то пошел весь в нее. Чернявый, смуглявый. Тихий да не по годам вдумчивый. Зреет в нем какая-то сила внутренняя, от посторонних сокрытая. Только изредка блеснут в глазах чертики озорные, мамкины. И тут же назад спрячутся, будто дернет их кто за поводки. Молчалив стал Савка, угрюм сделался и нелюдим. Заперся в себе, никого в душу не впуская. Даром люди советовали, молод, дескать, ты еще, рано на себе крест ставишь. Жизнь-то долгая, мальчонка, вон, без материнской ласки растет. Попригляделся бы к какой, сам- то жених завидный, статный да богатый. Чего горевать бобылем? Уж сколько лет прошло… Савка то и сам умом понимает. Прошлого не воротишь, хоть за все золото мира. А только никому вслед глядеть не может – все Евдокия перед глазами стоит. Видно на роду ему начертано дорогу свою пройти одному. Так то…
— Савелий Никифорович! Где вы? Ау!..
— Иду!.. — Савка поднялся на ноги. Тронул ветви березы, будто прощаясь до следующего раза. Да поспешил вниз.
— Иду…
