– Нет, – упрямо возразила она, однако губы ее дрожали. – Это я пригласила вас.
Мы сидели молча, пока не вернулась официантка, и все так же молча начали пить чай.
– Как много здесь народу, правда? – отважился наконец заметить я. – Популярное место.
– Да. – Она помолчала. – Очень популярное. И вполне заслуженно.
– О, безусловно. Чудесные булочки!
– Правда? Я очень рада.
– Не хотите ли отведать?
– Нет, благодарю вас. Я не голодна.
– Я очень огорчился, когда узнал из вашего письма о том, что случилось с белыми коровами.
– Да, бедняжки… они очень пострадали.
Снова молчание.
– Сырое стоит лето, правда?
– Очень сырое. Просто непонятно, что происходит с погодой.
Продолжительное молчание. Затем, подбодрив себя глотком чая – я заметил, что рука ее дрожала, когда она ставила чашку, – она повернулась и серьезно и пристально посмотрела на меня.
– Мистер Шеннон, – одним духом выпалила она, – я все думаю: могли бы мы остаться по-прежнему друзьями?
Я смотрел на нее в замешательстве, не зная, что сказать, а она, то краснея, то бледнея, прерывающимся голосом, но стараясь говорить возможно спокойнее и рассудительнее, продолжала:
– Когда я сказала «друзьями», я только это и имела в виду – ни больше, ни меньше. Дружба – это такая чудесная вещь. И она так редко встречается. Я имею в виду настоящую дружбу. Конечно, вам, может, вовсе не хочется дружить со мной. Я ведь ничего собой не представляю. И к тому же, сознаюсь, глупо было с моей стороны принимать некоторые вещи так близко к сердцу и ссориться с вами. Я поняла теперь, что вы просто шутили, а я как-то по-детски поверила вам. В конце концов мы ведь разумные взрослые люди, не так ли? Мы действительно принадлежим к разным вероисповеданиям, и хотя это очень серьезно, но ведь это же не преступление – во всяком случае, не такое препятствие, которое не позволяло бы нам иногда встречаться за чашкой чая. Будет очень жаль, если наша дружба оборвется просто так, ни с того ни с сего… и мы разойдемся в разные стороны… как корабли, что разминулись в ночи… я хочу сказать, если мы больше не будем видеться… а ведь, если смотреть на это здраво, мы могли бы встречаться часто, то есть время от времени… как друзья…
Она умолкла, поигрывая ложечкой; щеки ее ярко горели – так же ярко, как и карие глаза, которые с испугом, но все же решительно искали моего взгляда.
– Видите ли, – с сомнением сказал я, – трудновато это будет, правда? Я работаю. А вам надо много заниматься перед экзаменами.
– Да, я знаю, что у вас нет свободного времени. И мне, по-видимому, придется усердно заниматься. – Странно все-таки, что девушка, когда-то так рьяно изучавшая патологию, сказала это без малейшего энтузиазма, но она тут же поспешно добавила, как бы призывая разумно подходить к проблеме приобретения знаний: – Однако иногда нужна и передышка. Я хочу сказать: нельзя же работать все время.
Наступило молчание. Словно застеснявшись своего яркого румянца. Джин наконец опустила глаза и глубже села в кресло, стремясь укрыться от любопытных взглядов посетителей кафе. Я украдкой поглядывал на нее и просто не мог понять, почему до сих пор пренебрегал ею. Этот румянец, эти опущенные ресницы, отбрасывавшие легкую тень на ее свежие щечки, делали ее такой нежной и – конечно же! – похожей на ангела. Ничто: ни ее простые черные замшевые перчатки, ни старомодные круглые золотые часики, которые она носила на руке, ни даже нелепая скромная шляпка – ничто не могло испортить ее очарования и красоты.
И вдруг, к своему удивлению, я почувствовал, как теплая волна захлестывает меня, и услышал собственный голос.
– Я полагаю, – вполне резонно и решительно заявил я, – что нет такого закона, который запрещал бы это. Мне кажется, мы могли бы время от времени встречаться.
Она так и просияла. На губах ее появилась робкая счастливая улыбка, и, нагнувшись поближе, она воскликнула, и в тоне ее прозвучало преклонение перед моей высокой мудростью:
– Как я рада! А я-то боялась… Я хочу сказать, что это очень разумно.
– Отлично. – Я милостиво кивнул, принимая как должное ее похвалу, и, подстрекаемый непонятным побуждением, заглянул в ее сияющие глаза. – Что вы делаете сегодня вечером?
– Видите ли… Я собираюсь повидать барышень Дири: вы же знаете, как они были добры ко мне. А потом в половине седьмого я сяду на поезд и поеду в Блейрхилл.
Я расхрабрился и с самым невозмутимым видом предложил:
– Пойдемте-ка лучше со мной в театр.
Она заметно вздрогнула, и во взгляде ее снова появился легкий испуг, который все увеличивался, по мере того как я говорил:
– Мне надо еще кое-что сделать, это займет около часа. Давайте встретимся в семь у Королевского театра. Мартин Харвей играет там в «Единственном пути». Пьеса должна вам понравиться.
Она продолжала молча смотреть на меня, потрясенная и подавленная, точно в моем приглашении таились все ужасы и опасности, какие только существуют на свете. Потом она судорожно глотнула воздух.
– Боюсь, мистер Шеннон, что вы сказали это, не подумав. Я ведь никогда в жизни не была в
