Геля хотела позвать кошку обратно, но Василий Савельевич покачал головой:
– Не сейчас. Если прискучишь ей – ничего у тебя не выйдет с дрессировкой. Кошки очень капризные и своевольные.
– А как надо правильно делать, папа?
О кошках Василий Савельевич знал ужасно много. Рассказал о Бастет – древнеегипетской богине радости, любви, женской красоты и домашнего очага, которую изображали в виде женщины с головой кошки. Поведал любопытную историю о дюжине кошек, отданных в качестве охотиков за крысами на одно торговое судно. После завершения плавания все они были возвращены домой, но каждый раз, когда корабль снова приходил в порт, кошки сбегались на пристань, чтобы приветствовать его. И всегда знали, в каком точно месте он причалит, хотя никто их, разумеется, не извещал. Еще рассказал, что кошки обладают врожденным чувством направления, и, если даже их увезти за многие версты от дома, они сумеют туда вернуться.
– Потому что кошки привязываются больше к дому, чем к человеку? – спросила Геля.
– Вздор, – ответил Василий Савельевич. – Кота моей маменьки однажды случайно оставили в городе – просто потеряли в суете дачного переезда. Так он через несколько дней нашел нас в Кунцеве. Облезлый, грязный, худой, лапы в кровь стерты, а ведь добрался. Так-то.
И доктор приступил к самому интересному – стал рассказывать, как, собственно, следует обучать кошек. По его словам выходило, что самое трудное – это терпение, которое должен проявить дрессировщик.
– Запомни, принуждать и наказывать ее нельзя категорически. Ка-те-го-ри-чес-ки! – говорил Василий Савельевич, наглаживая Силы Зла. – Обидится и даже то, что умеет, нипочем не станет делать. Если хочешь научить садиться по приказу, как собаку, жди, пока сама сядет, и тотчас же подавай команду – «сидеть» или другое слово, какое сочтешь нужным. Главное, чтобы кошка запомнила…
– А кошки много слов могут выучить?
– Много, – кивнул Василий Савельевич, – я, разумеется, не считал, но больше двух дюжин, это точно.
Потом объяснил, как научить Силы Зла давать лапку: сесть напротив кошки, протянуть к ней руку с раскрытой ладонью, а пальцами другой руки мелко постукивать по ладони. Кошка и цапнет лапкой – тут-то и надо сказать «волшебное слово», а после сразу кошку похвалить. Потому что кошки тщеславны и очень любят, когда их хвалят, а вот подачки, в отличие от собак, часто вовсе игнорируют.
Вооруженная бесценными знаниями, девочка с жаром приступила к обучению Сил Зла.
Сначала придумывала «волшебные слова». Давать кошке солдатские собачьи команды вроде – сидеть! лежать! дай лапу! – показалось обидным. Долго изобретала какие-то специальные ласковые, но вдруг осенило – по-французски! Надо разговаривать с кошкой на французском языке, так похожем на мурлыканье!
Сказано – сделано. После ста тысяч хитростей и повторений Силы Зла охотно подавали лапку по слову bonjour, а если скажешь danse – начинали кружиться, смешно задрав мордочку. Но больше всего они любили прыгать – с тумбы на тумбу (то есть с пуфика на пуфик), через барьер (то есть выставленную Гелину ногу), через кольцо (то есть через пяльца Аглаи Тихоновны, которые та пожертвовала в пользу кошачьего образования). Наверное, кому угодно такая внезапная и, честно сказать, глупая привязанность к обычной кошке показалась бы странной. Но дело в том, что у Гели никогда, никогда-никогда в жизни не было никаких домашних животных. Ни хомяков, ни черепах, ни даже рыбок. Они с Эраськой не особенно интересовались такими вещами, их даже раздражала бабушка, вечно сюсюкающая со своим пуделем, но теперь-то Геля врубилась! Врубилась, почему бабушка таскала с собой Джема через все возможные границы, добывая все невозможные справки и наотрез отказываясь расставаться с псом хоть на день. Это было как… Как подружиться с марсианином!
Некто, совершенно отличный от тебя и видом, и разумом, непонятный и таинственный; некто, не способный изъясняться ни на одном из человеческих языков, но не лишенный речи – своей собственной, непонятной, в свою очередь, тебе; некто, способный, как никто из хомосапиенсов, читать мысли и чувствовать настроение. Понимать. Некто, кого можно любить и кто будет любить тебя, несмотря на то, что вы – такие ужасно разные, чужие и у вас нет никакого повода быть вместе, и легче было бы найти друзей среди своих.
Каждый раз, когда Силы Зла прибегали на зов, или запрыгивали на шкаф, стоило их об этом попросить, или приходили к ней ночью, чтобы отгонять кошмары и убаюкивать, у Гели в сердце словно взрывалась звезда – понимает! Она меня понимает! Я могу с ней говорить, хоть и не знаю никаких кошачьих слов! А всякие штучки, которым научились Силы Зла, это было уже так, второстепенное, только подтверждение драгоценного понимания. Геля и сама усердно «дрессировалась» – училась понимать, а вернее, чувствовать, в каком настроении зверек: в хорошем или в дурном, хочется ли Силам Зла поиграть, или стоит оставить их в покое и дать выспаться.
Но теперь Силы Зла почти не отходили от Гели – пока девочка чахла над учебниками, укладывались ей на шею вроде воротника или сидели на плече (уже без всякой команды). Было ужасно жарко и неудобно, кроме того, ходила вся исцарапанная, но терпела – уж очень ей льстило внимание капризного зверька.
Глава 17
Дни проносились стремительными ласточками, и никогда еще Геле не жилось так интересно и весело, хотя, казалось бы, ничего необычного с ней не происходило (ну, если не считать того, что Геля находилась в прошлом, чтобы по заданию Феи Снов спасти мир).
Ночи тоже стали спокойными и ласковыми, Силы Зла своим мурлыканьем распугали все Гелины кошмары, и тревожило девочку только одно – она ходила в гимназию больше месяца, а Люсинда ей до сих пор не приснилась. Но Геля была так занята – кошкой, экзаменами, прогулками по весенней Москве, – что засыпала после первых же тактов «Августина», не успев даже как следует подумать о своих тревогах.
После гимназии Геля шла домой каждый раз новой дорогой – ей нравилось гулять по городу, смотреть, что было раньше в хорошо знакомых ей местах. И каждый раз натыкалась на Щура, мальчишка вечно поджидал ее – не у самой гимназии, но где-нибудь поблизости. Конечно, Щур умел разозлить ее, как никто другой, и в любви, гад, упорно не признавался, а все же гулять вдвоем было веселее. От девочек из гимназии приходилось держаться подальше, оберегая свои тайны, а Щур и сам был довольно скрытным (что, признаться, совсем не радовало Гелю), зато и не имел привычки задавать лишних вопросов.
В пятницу ей загорелось посмотреть Ильинские ворота. Щур, как обычно, не возражал. Внизу, за сквером, до самой Солянки раскинулся рынок – среди палаток, навесиков, лавчонок бурлила толпа. Продавали что угодно – поношенную одежду, старые самовары, какие-то железки и даже еду. Щур сказал, ряды с едой называются «обжорка» – там задешево, на ходу, едят извозчики и другой толкучий люд.
Ну, понятно, – подумала Геля, – как у нас. «Свободная касса!».
Прошли через Ильинские ворота (если бы не Щур, Геля прошла бы и несколько раз туда-обратно, так они ей понравились) и двинулись к маленькой пятиглавой церкви, алевшей ярким пятном на фоне угрюмых серых зданий Северного страхового общества. В голове зажужжал рой всяких специальных слов – «апсида», «придел», «подклет», но девочка, увы, не помнила, к какой части здания какое слово надо приложить, чтобы совпало (папа, который Николас, вечно ругался, что Геля набивает себе голову разрозненными сведениями из интернета, и в результате получаются не знания, а колбасный фарш).
Когда подошли ближе, церковь оказалась не такой уж и маленькой, а вовсе даже огромной. Называлась – Никола Большой Крест, хотя кресты на ней были самые что ни на есть обнакновенные (тьфу ты, привязалось!). Но Щур объяснил, что в церкви хранится реликвия – саженный крест, в котором находится 156 мощей разных святых.
Внутрь заходить сразу расхотелось. Геля знала, что «мощи» – это останки святых христианской церкви, являющиеся объектом религиозного почитания. Не хотелось бы, конечно, оскорблять чувства
