должны помочь мне.
Старуха перевела взгляд своих прищуренных глаз на большой сверток, который нес на плече Прескотт.
— Кто это?
— Это? — сказал Прескотт, поудобнее устроив на своем плече Люсинду. — О, это никто, мисс Эсмеральда. Не обращайте на это внимание.
— Это? — сказала Люсинда. — Как смеешь ты называть меня «это»!?
Смех Эсмеральды раздался по всему просторному коридору с высокими потолками.
— Относитесь к ней по-доброму, милорд. Она хорошая девушка, поверьте мне.
— Да, мэм.
— И не вздумайте насиловать ее.
— Нет, мэм, я не стану этого делать.
— Хорошо, хорошо. Вы будете завтракать в столовой, как обычно?
Прескотт усмехнулся и покачал головой.
— Нет, сегодня утром нет. Видите ли, я уезжаю.
— О, да. Тогда желаю вам благополучного путешествия.
— Спасибо. До свидания, мэм. Приятно было познакомиться с вами.
Эсмеральда улыбнулась еще один раз, затем ее тело вновь приняло свое обычное согнутое положение, и она зашаркала ногами по холлу, бубня себе под нос какую-то бессмыслицу.
— Хорошая старуха, — сказал он, спустившись с лестницы и направляясь к центральному выходу, — когда она в своем уме.
— Чего я в настоящий момент не могу сказать о тебе, — ответила Люсинда. — У тебя так просто ничего не получится, знаешь ли. Кто-нибудь обязательно остановит тебя.
— Хочешь пари, дорогая?
— С чем? Ты же знаешь, что у меня нет и фартинга[14] за душой.
— Черт, если ты беспокоишься только о деньгах, то я буду счастлив одолжить тебе немного.
— Я не взяла бы и двух пенсов от тебя, Прескотт Трефаро.
— А вот это я очень рад слышать. Жена, которая не собирается выжимать из своего мужа все деньги до последней монеты, — великое благо. Экономность, по-моему, это очень хорошая черта.
— Я не экономная, и уж конечно я не твоя жена.
— Пока нет.
— И не стану ей никогда!
Прескотт засмеялся.
— Хочешь держать пари, дорогая?
В ответ Люсинда могла только простонать от негодования.
Люсинда почувствовала, как подогнулись ее колени и рухнула бы от волнения на пол, опозорив себя перед всеми, но рука Прескотта крепко удержала ее за талию. Боже всевышний, помоги ей. После долгих дней, когда он постоянно дразнил ее, намеренно не занимаясь с ней любовью, и всю дорогу через Английский канал из Дувра в Кале и затем в Париж все свои силы отдавал исключительно тому, чтобы сломить ее твердую волю и решимость, она, наконец, согласилась выйти за него замуж.
— Властью, дарованной мне Всевышним, — сказал священник американского посольства, — я объявляю вас мужем и женой. Вы, сэр, теперь можете поцеловать свою невесту.
Прескотт широко улыбнулся и, не обращая внимания на трех смотрящих на них во все глаза, хихикающих маленьких девочек, повернул Люсинду к себе лицом и крепко поцеловал ее.
— Знаешь ли, это просто нелепо, — тихо сказала Люсинда через несколько мгновений, когда их губы наконец разомкнулись. Осмотревшись вокруг, она увидела, что священник незаметно вышел из маленького святилища, находившегося рядом с посольством, оставив ее и Прескотта наедине с девочками.
— Что? То, что мы поженились?
— Да.
— Это вовсе не кажется мне нелепым, дорогая. Мы все делаем правильно.
— Я надеюсь только, что ты никогда не пожалеешь об этом.
— Единственное, чего я не смог бы простить себе всю свою оставшуюся жизнь, — это если бы оставил тебя в Англии, не взяв с собой. С нами, — добавил он, искоса взглянув на трех маленьких девочек, стоящих неподалеку. — Мы принадлежим друг другу. Все мы. Разве ты этого до сих пор не поняла?
Она пристально посмотрела в его зеленые глаза, ожидая заметить там разочарование или насмешку, но почувствовала величайшее облегчение, увидев в глубине их только искреннюю любовь. Если она и сомневалась еще в том, что он любит ее, его взгляд навсегда рассеял все сомнения. Она до конца доверилась ему, и в ее душе уже больше не было ни страха, ни сожалений.
— Теперь, когда мы стали мужем и женой, — начала она, — я думаю, что мне надо кое-что тебе сказать.
— Только не говори мне, что ты не любишь коров!
— Что?
— Коров. Больших созданий, которые мычат «му-му» и дают молоко.
— Нет! Я к ним не испытываю никакой неприязни.
— Хорошо, потому что любовь к коровам — это одно из качеств, которое я ожидаю от своей жены. Они — мое дело, мое средство к существованию. Без коров мы, техасские Трефаро…
— Клянусь Богом, Прескотт, то, что я хотела сказать, не имеет ни малейшего отношения к домашнему скоту, — нетерпеливо прервала она его. — Я хотела поговорить с тобой вовсе не о коровах, или овцах или кого там еще ты собираешься разводить на этом своем ранчо.
— Лошадей. Мы также разводим лошадей.
— Хорошо, лошадей.
— Несколько свиней время от времени мы тоже откармливаем, но только не овец.
— А как же Принцесса? — спросила Александра. — Ведь она овечка.
— Принцесса, конечно, — сказал Прескотт. — Но она особенная.
Удовлетворенная его ответом, Александра взобралась на церковную скамью, чтобы получше видеть и слышать сцену, разыгравшуюся между ее родителями.
— Я могу продолжать? — спросила Люсинда.
— Я весь превратился в слух, — сказал он с усмешкой.
— Хотя, я знаю, это может показаться довольно странным, но я, — о Боже! — мне кажется, что знала тебя раньше.
Ухмылка тут же исчезла с его лица.
— Что?
— Может быть, в другой жизни.
— В другой жизни?
— Да, по-моему, это называют перевоплощением. Понимаешь, я знаю об этом только понаслышке, но это единственное правдоподобное объяснение, которое я могла найти.
— У-гу.
— Если я знаю тебя не из другой жизни, то как тогда я могу объяснить то, что ты приходил так часто в моих снах?
Прескотт даже поперхнулся.
— В твоих снах?!
— Да. Я часто видела тебя во сне.
— Часто, хм?
— Сначала ты напугал меня. Я не знаю почему, ведь ты совсем не страшный. Временами ты можешь быть грозным и даже ужасно разъяренным, когда у тебя в голове засядет какая-нибудь упрямая идея, но страшным — никогда. Но тогда, конечно же, я не знала, какой ты, так, как я знаю тебя сейчас.
— А что я делал в этих твоих, снах? Или я ничего не делал там вообще?
— Ты смотрел на меня. Улыбался. Протягивал ко мне руки.
