успевал — ведь он должен был как можно скорее вернуться к себе и сделать вид, что спит. Не забудем и о страхе, который его гнал с места злодеяния. Так что у него оставался единственный выход: забрать картину с собой! Но и открыто держать у себя в комнате копию, которая лежала у хранителя в запертом сейфе, он не мог. Жаль что все это дошло до меня очень поздно, и Катажина чуть было не поплатилась за мою недогадливость жизнью. Когда мы вдвоем пытались отыскать в библиотеке эти таинственные колокольчики, приоткрылась дверь оружейной и кто-то выстрелил в мою спутницу из арбалета. Я кинулся в оружейную, но этот кто-то повернул в замке ключ, а высадить такую дверь плечом абсолютно невозможно. Уж не орудует ли тут маньяк, спросил я себя. Ведь кто бы ни был убийца, чего бы он ни добивался, он не мог сводить никак счетов с женой поэта, которая приехала совсем недавно, в Борах никого не знала и, как говорится, мухи не обидела. С другой же стороны, покушение могло иметь и крайне серьезные мотивы. Я задумался — и вдруг понял!
— Что поняли? — забеспокоилась Ванда.
Вечорек улыбнулся.
— Разрешите мне еще раз вернуться ко второму выстрелу. Итак, дверь в оружейную захлопнулась, мы с коллегой остались вдвоем. Тогда я схватил Катажину за руку и побежал с ней к другому выходу. Меньше чем через минуту мы спустились в подвал, подошли к мастерской пана Вильчкевича и невольно подслушали обрывок его разговора с пани Вандой. Они... гм... горячо обсуждали преступление. Но я, в отличие от них, уже знал имя убийцы.
Капитан оставил без внимания глубокий вздох облегчения, который вырвался у Вильчкевича, и повторил:
— Я знал, кто убийца, потому что никто на свете даже чудом не сумел бы быстрее нас добежать до подвала. Так что ни пан Вильчкевич, ни пани Ванда не могли стрелять в мою спутницу. И в нашем списке осталось только одно имя — пани Магдалена Садецкая.
Не понизив и не повысив голоса для эффектной концовки, он предельно спокойно продолжал:
— Но что могло побудить Магдалену Садецкую к убийству женщины, которую я представил вам как свою супругу? Это казалось нелепым!
— Какое счастье! — Садецкая нервно засмеялась. — А то я света белого не взвидела, оставшись на поле боя одна-одинешенька...
— Однако я понял, что заставило вас выстрелить.
— Вот как? — еле слышно спросила Садецкая.
— Да. Мне вспомнилась одна незначительная сценка в коридоре. Я расскажу ее для всех, хотя знаю, что вам, пани Садецкая, она врезалась в память очень глубоко. Мы с коллегой шли по коридору, когда открылась дверь пани Садецкой, и она попросила у нас спички. Моя спутница полезла в карман, протянула вам коробок и при этом заметила, что пола ее халата испачкана какой-то белой краской. В то время я не придал особого значения ее открытию — что было с моей стороны непростительно: ведь где картины, там и краски! И когда на поле боя, как только что остроумно выразилась сама пани Магдалена, она осталась в одиночестве, я задумался, зачем она хотела убить мою коллегу. И я все понял. Краска!
— Что? Какая краска? — недоуменно спросил Марчак.
— Обыкновенная краска. Белый грунт, так это, кажется, называется. Где было убийце удобнее всего спрятать «Третьего короля» от посторонних глаз, как не под слоем краски? Да и откуда бы поздней ночью взяться в замке свежей грунтовке? Сперва я подумал о пане Марчаке и пане Жентаре — они ведь тоже всегда имеют под рукой краску. Но ни я, ни моя коллега не заходили в их комнаты. Зато мы были в комнате пани Садецкой после того, как она закричала. Я вспомнил, что там под окном был прислонен к стене какой-то загрунтованный холст. Но неужели пани Садецкая оставила бы на самом виду мокрый холст, который мог ее выдать? Мне это казалось невероятным. Даже самый легкомысленный убийца старается всегда скрыть улики! И вдруг я осознал, что на это дело надо смотреть под совершенно иным углом зрения. Почему, собственно, все мы оказались в комнате пани Садецкой? Потому, что она закричала. Когда же мы стали стучать к ней, она не проявляла никаких признаков жизни. Это было бы естественно, лишь если пана Янаса застрелила она. Тогда для нее этот звон должен был звучать поистине адской музыкой! Вы только вообразите: вечером мы слышим легенду о том, что колокольчики звенят, когда умирает хозяин замка. Потом один из нас убивает его, возвращается к себе в комнату, закрашивает единственное доказательство его вины, раздевается... и тут раздается звон! После того величайшего напряжения, какого требует от человека убийство, к тому же незапланированное, можно сойти с ума от ужаса, когда в дело вмешиваются сверхъестественные силы. В первый момент пани Садецкая наверняка решила, что повторяется старая история, история, в которую она, конечно, до этого не верила, но не могла не поверить теперь, когда посреди спящего замка послышался звон колокольчиков — как раз там, где, как она знала, лежит тело убитого хранителя. Полумертвая от страха, она забыла о картине и обо всем остальном. А потом Катажина вошла к ней в комнату и задела полой халата свежезагрунтованный холст. Вы этого не заметили: до того ли вам было! Вас трясло от страха — я это видел своими глазами. Но когда три часа спустя вы услышали слова Катажины и увидели краску на ее халате, вы поняли, что эта женщина будет думать, где она могла посадить пятно, и если она это вспомнит, возникнет вопрос, зачем это вам понадобилось посреди ночи грунтовать холст. И вы решили убить ее. Кто бы тогда заметил пятно! Ведь оно бы вскоре высохло... К тому же это убийство, на первый взгляд, совершенно бессмысленное, завело бы следствие в тупик. Верно?
Садецкая приоткрыла рот. Она была очень бледна.
— Мне кажется, — Вечорек поднялся с пола и провел рукой по лбу, — мне кажется, что для человека, получившего по голове подносом, я говорил довольно связно. Пожалуйста, не отпирайтесь. Это бессмысленно. Того, кто везет сейчас картину в Варшаву, вот-вот задержат, и я уверен, что, узнав об убийстве, он предпочтет признаться во всем, чтобы отвечать только за кражу. Да и моя коллега...
— Я уже здесь, — откликнулась появившаяся в дверях Катажина. В руках у нее был белый, натянутый на раму холст. — Кажется, это она.
— Да, — прошептала Садецкая и потеряла сознание.
Вечорек поднял ее и уложил на стоявшую у камина кушетку. Никто не двинулся с места. Все молчали.
Капитан смотрел на бледное миловидное личико.
— Жаль, — тихо сказал он. — Очень жаль. — Он повернулся к Катажине. — Останься с ней. Уже шесть, я позвоню в полицию.
Он вышел из библиотеки. Эхо его шагов разнеслось под высокими сводами замка и затихло вдали.
Примечания
1
Евангельское повествование (Матфей 2,1—12) о поклонении новорожденному Христу трех восточных мудрецов (в древнем славянском переводе Библии — «волхвов»), переосмысленных в средневековой традиции католических народов как короли (цари соседних стран).
2
А. Мицкевич. Пан Тадеуш.
