Торрингтон, подписавшийся под статьей «наш специальный корреспондент в Виндзорском дворце», не поленился заглянуть там и на кухню, где готовились говядина, гуси и другая птица: «Это было внушительное зрелище — на огне жарились по меньшей мере полсотни индеек». В центре стола стояло огромное блюдо с паштетом из дичи, на который пошло не менее ста вальдшнепов, этот деликатес присылал по праздникам к королевскому столу генерал-губернатор Ирландии.
Как и каждый год, 1 января королева написала в своем дневнике, что постарается никогда больше не сердиться на своего дорогого ангела: «Я обещаю исправиться». Но им не удавалось избегать семейных ссор, причем чем дальше, тем чаще и яростнее они становились. Виктория осыпала Альберта упреками за то, что он уделяет ей мало внимания, имеет нездоровую тягу к работе, а потом жалуется на разного рода недомогания.
Спустя несколько недель, по случаю двадцать первой годовщины своей свадьбы, она корила себя за «глупую и преувеличенную сентиментальность и раздражительность». Принц писал Штокмару: «Завтра мы празднуем очередную годовщину нашей свадьбы. В нашей жизни было немало бурь, но наша любовь всегда оставалась с нами, юная и неувядающая, как в первый день. И, благодарение Богу, я могу с уверенностью утверждать, что этот союз пошел на пользу человечеству. Как гласит четвертая глава Библии (в трактовке Лютера), мы познали не только радости, но и много горестей и мучений».
Когда Вики сообщила им, что глубокой ночью присутствовала при кончине короля Пруссии, королева воскликнула: «Сочувствую тебе, моя бедная девочка, ведь сама я еще никогда в жизни не видела смерти!» Увы, над зубчатыми стенами Виндзорского дворца уже закружили и закаркали вороны, предвестники грядущих несчастий.
Скоропостижно скончался интендант герцогини Кентской, и Альберт добавил к своим и без того непростым обязанностям управление делами своей тещи. Убегая от холодной и серой лондонской зимы, королевская чета отправилась в Осборн, где к ним должен был присоединиться доктор Бейли. Когда 29 января он прибыл на Уимблдонский вокзал, его поезд, в клубах белого дыма, уже тронулся с места. Доктор побежал. Он, личный врач королевы, не мог опоздать к своим монаршим пациентам! Начальник вокзала приказал остановить поезд. Бейли сел в первый вагон. И надо же было такому случиться, что состав сошел с рельсов и несчастного доктора зажало между полок. «Единственной жертвой крушения оказался наш бесценный Бейли», — оплакивала его смерть королева. Для Альберта это стало «неизмеримой потерей». Никто другой не умел облегчить его невралгические боли, доставлявшие ему столько страданий.
Через три недели доктор Кларк представил королеве и принцу доктора Дженнера, которому совсем недавно удалось выделить микробы брюшного и сыпного тифа. У Альберта вновь начали болеть зубы, во рту у него назрел нарыв. Он едва мог есть, за ужином выпивал лишь чашку бульона, плохо спал и, как всегда, работал до изнеможения, вызывая неудовольствие Виктории, которая писала Вики: «Надеюсь, что сегодня он почувствует себя лучше. Но наш дорогой папа не верит, что ему может стать лучше и что он вообще может поправиться. У него постоянно такой несчастный вид, что все начинают думать о самом худшем. Я же, наоборот, стараюсь не подавать виду, когда мне плохо, и все думают, что я никогда не болею. Он же такой чувствительный и такой ранимый, что может разболеться из-за любого пустяка».
Что до герцогини Кентской, то у нее уже давно обнаружили на руке злокачественную опухоль, которая мешала ей играть на фортепьяно и даже читать. Кларк решил ее удалить. Операция состоялась 9 марта. По мнению этого самодовольного эскулапа, прошла она просто великолепно… Но 15 марта состояние больной резко ухудшилось, Кларк послал известие об этом в королевский дворец. Когда Виктория и Альберт прибыли во Фрогмор, герцогиня их не узнала. Королева всю ночь просидела возле матери. Держа ее руку в своей, она слышала, как пропел петух, потом залаяли собаки, слышала, как отбивают время старинные часы ее отца в черепаховой оправе. Когда они пробили половину девятого утра, слабое дыхание герцогини прервалось навсегда: «Я разрыдалась и покрыла ее руку поцелуями. Альберт поднял меня и увел в соседнюю комнату. Он тоже заплакал, что случалось с ним крайне редко».
Принц поручил жену заботам Алисы. «Поддержи маму», — сказал он ей. В свои семнадцать лет умница Алиса стала надежной опорой для родителей. В сердце Альберта она не могла заменить Вики, но была услужливой, энергичной, умеющей успокоить. Лучше других она понимала, какую горечь испытывает ее отец, когда его излишне благочестивые речи воспринимались с едким сарказмом. Она выслушивала его и разделяла его возмущение по поводу карикатур в газетах и человеческой глупости. Она умела отвлечь его от мучительных болей в желудке. Принц, как мог, оттягивал дату свадьбы своей любимой сиделки к огромному разочарованию ее жениха.
При дворе был объявлен траур. Виктория погрузилась в жесточайшую депрессию. Потеря ее была тем более велика, что последние два года она очень сблизилась с матерью, с которой проводила много времени. С кем теперь она сможет поговорить о тревожившем ее сходстве Берти с его дядюшками-королями или о гемофилии бедного Лео? Ее сводная сестра Феодора давно не приезжала к ней. И никто больше — ни принц, ни дети — не могли разделить с ней ее воспоминания. Она осталась несчастной сиротой и прятала свое горе под черной траурной вуалью.
Супруги уехали в Осборн. В течение трех недель Виктория не показывалась за общим столом, предпочитая есть в одиночестве в своей комнате. Альберт делился своим беспокойством со Штокмаром, которого тоже волновало душевное состояние королевы: «Вы поймете, как мне было непросто утешить и поддержать ее, не подпуская к ней близко всех остальных, но стараясь при этом не упустить возможности, которую даруют нам подобные моменты, для сплочения семьи».
В XIX, таком морализированном, веке каждый траур свято чтился, для этого существовал длинный и строгий ритуал, каждая кончина воспринималась как проявление божественной воли, грозной и неотвратимой. В 1851 году художник Миллес взбудоражил общественное мнение, представив на его суд своего излишне реалистичного «Христа в родительском доме». Как и он, его ученики противопоставляли себя Рафаэлю и не желали приукрашивать грустную реальность смерти. Представители этой новой художественной школы «прерафаэлитов» изображали полупрозрачных, агонизирующих юных дев и оплакивающих их родственников. Теннисон потратил пятнадцать лет на то, чтобы завершить свою поэму «In Memoriam», которой наравне со всеми своими подданными зачитывались и королева с принцем. Крайне озабоченный соблюдением этикета Альберт никогда не пропускал траурных мероприятий, в которых было много показного. Еще при жизни герцогиня высказывала пожелание быть похороненной рядом с герцогом Кобургским в ее родной Тюрингии. Но принц объяснил ей, что это совершенно невозможно, и она дала согласие на возведение мавзолея во Фрогморе. Поскольку его строительство еще не было завершено, катафалк с ее телом был установлен в Виндзорской церкви, украшенной траурными полотнищами с серебряными кистями.
Виктория каждый день ходила туда и возвращалась обратно в крайне подавленном состоянии. «Ты права, я не хочу чувствовать себя лучше. Я страшно устала и совершенно измучилась, у меня постоянно болит голова, я не выношу ни малейшего шума. Слезы приносят мне большое облегчение, и хотя я больше не рыдала так, как рыдала в ночь на среду, плачу я каждый день, и эти слезы излечивают мои сердечные и душевные раны», — писала она Вики 10 апреля. Она плакала, разбирая вместе с Альбертом шкафы своей матери, плакала, найдя ее локон и рисунок склепа, где был захоронен ее отец, плакала, читая нежные строки, написанные герцогиней после смерти ее мужа. Она вспоминала свое детство в Кенсингтонском дворце и винила Конроя и Лецен в том, что из-за них она отдалилась от своей дорогой мамочки. Это Альберт помирил их! С той поры герцогиня превратилась в самую лучшую бабушку на свете, что постоянно подчеркивал принц, заботившийся о поддержании культа семьи, свято чтимого в Кобурге. Виктория оставалась безутешной. «Ее Величество настолько погрузилась в свою печаль, что отказывается выходить из нее», — сокрушался лорд Кларендон, любивший изысканные выражения.
И вот уже по клубам, а вскоре и по всему Лондону поползли слухи: у Виктории не просто депрессия, она тронулась рассудком. Тревожные вести дошли до зарубежных королевских дворов. Перепуганная Вики написала об этом отцу: «Здесь рассказывают, что к маме съехались все европейские врачи». Альберт забеспокоился, что это может нанести урон престижу британской короны. И принялся слать письмо за письмом. «Виктория чувствует себя вполне нормально, и я не могу понять, откуда берутся эти ужасные, эти мерзкие слухи о ее душевном расстройстве. Люди и здесь, и на континенте только и делают, что говорят об этом. Меня все эти слухи очень беспокоят, поскольку я представляю себе их возможные последствия. Что до нее самой, то она об этой скандальной истории ничего не знает», — писал он 18 июня Эрнесту.
Смерть герцогини, проблемы наследства, письма с соболезнованиями — все это дополнительным
