В Виндзоре она задержалась всего на два дня для участия в заседании Тайного совета. А затем сразу же отбыла в своем роскошном вагоне в Шотландию, поскольку в Бальморале ожидался очередной семейный сбор: туда должны были приехать Вики, Алиса, Людвиг и их дети. А Берти поселился в трех километрах от них в симпатичном замке с башенками в Аберджелди. И, о счастье, Аликс была беременна!
Каждый день мать с дочерьми отправлялась в одно из «любимых» мест принца. Их непременно сопровождал Браун. Однажды одна из впряженных в карету лошадей вдруг упала, и шотландец, в два прыжка оказавшийся у кареты, подпер ее собственной спиной, чтобы она не завалилась набок. 7 октября королева возвращалась с очередной экскурсии вместе с Алисой и Ленхен. Подвыпивший возница потерял колею, и коляска, в которой они ехали, начала сползать с горы, она держалась на дороге лишь двумя колесами: «Мы закричали: „Что происходит?!“ В ответ — тишина, показавшаяся нам целой вечностью, а затем раздался голос Алисы: „По-моему, мы сейчас перевернемся!“» Браун уже выскочил из седла и со страхом смотрел на карету и лежавших на боку лошадей. В отчаянии он закричал: «Я подумал, что вы все уже мертвы!» Первой он вытащил королеву, у которой оказался подбитым глаз и сильно болел большой палец. Она даже подумала, что он сломан, но это был просто вывих, палец вправят, но он навсегда утратит гибкость.
Отважному гилли пришлось разорвать на принцессах платья, чтобы вытащить их из ловушки. Потом он перерезал подпруги, и лошади смогли наконец подняться на ноги. Наполнив красным вином три стаканчика, он поднес их пережившим аварию монаршим путешественницам, чтобы те подкрепили свои силы, а затем, смочив вином платок, протер им лицо государыне. Когда через полчаса кучер привел им трех пони, Браун, повредивший колено и слегка прихрамывавший, взял под уздцы лошадок королевы и Алисы и привел их в Бальморал, где его встречали, как настоящего героя. Виктория с горечью воскликнула: «Какой ужас, что я не могу рассказать моему дорогому Альберту о том, что с нами произошло!» На что услышала в ответ от Алисы: «Он и так все знает и все видит, ведь именно он и спас нас».
13 октября королева впервые после долгого перерыва официально показалась на публике. Она согласилась присутствовать на открытии памятника Альберту в Абердине: «Я выехала из дома, вся дрожа, а когда прибыла на место, рядом не оказалось никого, кто мог бы направить меня и подсказать, как прежде, что я должна делать». Местных жителей попросили не трубить в фанфары, не украшать цветами дома и даже воздержаться от приветственных криков. Погода стояла отвратительная. Королева пообедала без приглашенных, только с дочерьми, словно отгородившись ото всех стеной дождя, а затянувшие небо черные тучи, казалось, присоединились к их трауру. По своему теперешнему обыкновению Виктория не смогла удержаться от восклицания, вырвавшегося из глубины ее души: «Как говорил ваш бедный папа, погоду надо принимать такой, какова она есть, ибо изменить ее все равно невозможно!» За завтраком она не могла притронуться к своей яичнице без грустного вздоха: «Твой дорогой папочка так любил ее!» — а остановившись на берегу озера, не преминула заметить: «Как же мой дорогой ангел был счастлив здесь!»
Два года она запрещала окружающим мешать ей предаваться своему горю. Во Фрогморе она устраивала пикники под сенью деревьев, окружавших мавзолей Альберта, и была крайне возмущена, когда в ноябре одна из ее придворных дам, Августа Брюс, «совершенно легкомысленным образом» объявила ей о том, что собирается покинуть ее в связи с тем, что выходит замуж за настоятеля Виндзорской церкви преподобного Стэнли: «Это стало для меня самым большим огорчением и самым большим испытанием со времени постигшего меня несчастья».
В Вест-Энде владельцы магазинов модного платья и дамского белья сетовали, что из-за столь мрачной обстановки при дворе у них совсем не идет торговля. Париж, весь в кринолинах и пышных оборках, притягивал к себе европейскую аристократию, устремлявшуюся туда на маскарады, в театры и в кабаре — посмотреть на французский канкан. «Таймс» писала, что «упорство, с которым кое-кто занимается возведением посмертных памятников вместо того, чтобы заботиться о развитии прогресса, столь дорогого сердцу принца Альберта, вызывает отвращение даже у самых снисходительных англичан». В палате общин депутат Айртон с возмущением говорил о монархии, которая так дорого обходится казне и от которой больше нет никакой пользы.
Но без Альберта, который больше не мог сидеть рядом с ней во главе стола и направлять беседу, Виктория упорно отказывалась принимать у себя иностранных правителей, а тем более селить их в Букингемском дворце. Так, шведскому королю пришлось остановиться в своем посольстве. Король и королева Дании поселились в одной из лондонских гостиниц, а итальянский принц Умберто — в Виндзоре в местной гостинице под названием «Белый олень». Даже Вики и Фрица не пускали больше в Букингемский дворец из-за их многочисленной «свиты болтливых немцев», и они находили приют в посольстве Пруссии. Это нежелание королевы селить у себя иностранных монархов с их бесчисленными свитами позволит семейству Кларидж нажить огромное состояние, ибо оно первым сориентировалось в обстановке и начало открывать гостиницы класса «люкс».
Кроме того, Виктория все еще была не в состоянии принимать участие в официальных мероприятиях. Устремленные на королеву взгляды действовали на нее парализующе, обостряли чувство одиночества, делали ее отчаяние еще невыносимее. В декабре 1863 года Пальмерстон получил из Виндзора от доктора Дженнера следующий меморандум: «Принимая во внимание состояние здоровья Ее Величества, нежелательно, чтобы она официально появлялась на публике». Какой-то шутник повесил на ограду Букингемского дворца такое объявление: «Помещение сдается внаем или продается ввиду того, что дела его последнего владельца пришли в полный упадок». 1 апреля, подхватив эту шутку, «Таймс» писала: «Верноподданные Ее Величества с радостью воспримут весть о том, что их государыня готова прервать свое затянувшееся затворничество».
Виктория лично взяла на себя труд ответить на это: «Существует ошибочное мнение, которое, видимо, получило широкое распространение и даже попало на страницы газет, что королева собирается вновь занять место, которое принадлежало ей до случившегося с ней огромного несчастья, и что она снова будет появляться на приемах и балах во дворце и на концертах. Считаю необходимым опровергнуть эти слухи… В глубине души королева понимает желание своих подданных видеть ее, но существуют обязанности более высокие, нежели обычное представительство, и груз этих обязанностей королева отныне должна нести одна, без посторонней помощи… а он с каждым днем становится все тяжелее, добавляя ей работы и забот. Королева не в силах сделать большего». Решив, что это очередной розыгрыш, главный редактор «Таймс» поместил это письмо под рубрикой «Court Circular» («Придворные новости») без подписи Виктории.
На сей раз тревогу забил дядюшка Леопольд. Отказываясь участвовать в общественной жизни, его племянница подвергала опасности само существование монархии в ее стране. И это при том, что наследников у нее было более чем достаточно, кипятился он. 10 января 1864 года Аликс преждевременно разродилась своим первенцем — сыном Альбертом-Виктором, которого сразу же стали называть Эдди. «Англичане любят тех, кого постоянно видят», — твердил Виктории бельгийский король. Крестины новорожденного принца были прекрасным поводом для возвращения королевы в Лондон.
В семьдесят четыре года бельгийский король чувствовал себя совершенно больным и уставшим от жизни человеком, но считал своим долгом наставить Викторию на путь истинный. 4 марта он прибыл в Виндзор.
Крестины Эдди состоялись 10 марта в церкви Букингемского дворца со всеми королевскими почестями. Королева, естественно, была в своей черной головной накидке из крепа а-ля Мария Стюарт, но к своему обычному наряду она добавила бриллиантовое колье и брошь, украшенную крупными сапфиром и бриллиантом, в которую был вправлен миниатюрный портрет принца-консорта. На ее черном шелковом платье, расшитом гагатом, яркой полосой выделялась голубая лента ордена Подвязки. Принцесса Уэльская была в белом. Виктория подарила маленькому Эдди отлитую из серебра статую его покойного дедушки в натуральную величину и не осталась на банкет, устроенный по этому случаю в Мальборо-хаусе, но не уехала из Лондона, и газеты поспешили объявить эту радостную новость.
Целый месяц дядюшка Леопольд провел с племянницей, стараясь убедить ее прервать свое затворничество. 4 апреля в компании бельгийского короля и членов королевской семьи она почтила своим присутствием лекцию натуралиста Ричарда Оуэна, которого называли «английским Кювье[92]». А вечером пригласила на ужин епископа Вустерширского.
Через пять дней она наконец устроила в Букингемском дворце большой прием для иностранных
