В Париже он чувствовал себя вольной птицей. Ездил он туда без супруги и, будучи не обременен никакими официальными обязанностями, проводил вечера, наслаждаясь всеми прелестями парижской жизни: ходил в театр, рукоплескал исполнительницам французского канкана в трусиках с разрезом на самом пикантном месте и ужинал в «Английском кафе» в своем личном кабинете — «большом шестнадцатом номере», оклеенном красными обоями в золотых иероглифах, в котором однажды вечером друзья устроили ему сюрприз, заказав для него «блюдо-искушение». После консоме из спаржи, заливного из дичи, запеченного в тесте омара, дроздов и волована с телятиной четверо официантов внесли огромный серебряный поднос, на котором возлежала известная дама полусвета Кора Перл, из одежды на ней было лишь жемчужное ожерелье, а в зубах — веточка петрушки. Поскольку мужчиной Берти был весьма дородным, во всех самых шикарных закрытых заведениях французской столицы вроде тех, что находятся на улице Шабанэ, у него имелось личное кресло. От Виктории он унаследовал глаза навыкате, гурманство и, главное, ее необъятную талию. У него даже было прозвище «Tum-Tum», то есть «Пузан». Гортензия Шнайдер с успехом выступала в парижском «Варьете» в оперетте Оффенбаха «Великая герцогиня Герольштайн», и принца Уэльского часто видели там в его ложе в компании приятелей по Жокей-клубу. В каждый свой приезд в Париж он непременно ужинал с Сарой Бернар[104] , которая звала его не «принцем Уэльским», а «принцем Парижским». Единственное, от чего он отказывался, несмотря на свою неистребимую страсть к азартным играм, так это от посещения воскресных скачек: его мать и британская общественность ни за что бы ему этого не простили.
Он обожал Францию и ненавидел Пруссию — в отличие от своего отца. На торжествах по случаю Всемирной выставки 1867 года он встретился в Париже с Бисмарком, который держал себя с ним исключительно холодно. Русский царь, Вики с Фрицем и Алиса с Людвигом также прибыли на выставку. Его старшую сестру, еще не оправившуюся после смерти ее сына Зигмунда, упрекали в том, что она привезла с собой лишь «три уродливых платья» и покинула большой бал, который давали в мэрии, едва показавшись на нем. За исключением Алисы все остальные дочери Виктории унаследовали от своего отца патологическую застенчивость и, в отличие от Берти, находили мало удовольствия в светских развлечениях и восторженном приеме толпы.
Когда парижские бульвары ненадолго отпускали его от себя, принц Уэльский ездил поиграть в баккара в Монте-Карло, Канны или Биарриц. Весной посещал скачки в Ньюмаркете, Эпсоме или Аскоте. В июле — регату в Каусе. В начале августа он был на открытии охоты на куропаток в Шотландии. Сентябрь проводил на курортах Баден-Бадена, Хомбурга или Мариенбада и за покрытыми зеленым сукном столами казино вновь сходился со своими обычными партнерами по Мальборо-хаусу, представителями той самой загнивающей английской аристократии, которую Виктория винила в том, что она ведет монархию к гибели, а королевство — к республике. Она говорила доктору Дженнеру, что стоит ей подумать о разгульной жизни принца Уэльского, как она сразу же начинает нервничать, и просила не произносить при ней его имени.
Увы, поселившийся в Кларенс-хаусе Аффи пошел по стопам своего старшего брата. Теперь он задумал жениться на Марии, дочери царя Александра II, с которой он познакомился в Дармштадте, куда она приехала навестить родственников своей матери. Аффи встретился с ней в доме Алисы. Этот союз позволил бы молодому человеку разделаться с долгами, но был совсем не по вкусу королеве, которая люто ненавидела этих русских «варваров». «Что до Гессенских, то слишком уж они любят светские развлечения!» — возмущалась она. Артуру, которому только что исполнилось восемнадцать лет, запрещалось ходить вместе с этим «беднягой Аффи» за театральные кулисы и ездить на скачки. Королева приказала наставнику Артура майору Элфинстону поддерживать в спальне юного принца температуру в пятнадцать градусов, не позволять ему причесываться на прямой пробор и держать руки в карманах, что всегда делал Берти, и эта его отвратительная привычка крайне раздражала Альберта.
«Малыш Лео» мог бы стать для нее утешением, если бы не его гемофилия, мешавшая ему вести нормальный образ жизни. Он унаследовал от отца ум и серьезность, но в 1868 году у него начались кровотечения, заставлявшие опасаться самого худшего. Его болезнь требовала ежеминутной осторожности. Когда в 1873 году умрет его племянник, сын Алисы, страдавший той же болезнью, Леопольд напишет своей сестре: «Не могу отделаться от мысли, что, возможно, нашему дорогому малышу повезло, ибо он не познает всех тех испытаний и страданий, которые выпадают на долю таких людей, как я». Виктория, способная жалеть лишь себя, тем не менее с большой нежностью относилась к своему несчастному сыну. Целые дни Лео проводил за книгами, зная, что любое падение может стоить ему жизни. Она наградила его орденом Подвязки на год раньше других братьев, поскольку «он намного образованнее их, и я хочу подбодрить его и сделать ему приятное, ведь ему приходится терпеть такие лишения».
Весной 1868 года палата общин все еще не могла решить проблему англиканской церкви в Ирландии. Премьер-министр предложил отправить Берти с официальным визитом в Дублин, чтобы подчеркнуть интерес британской короны к этому острову: «Господин Дизраэли позволил себе заметить, что за два века английские государи провели на земле Ирландии всего двадцать один день. Его Королевское Высочество сможет там поохотиться. Это позволит ему в какой-то мере совместить выполнение государственного долга с приятным времяпрепровождением, а это, насколько всем известно, вполне соответствует образу жизни принца Уэльского». Виктория поначалу противилась: ее сын и так достаточно путешествует, чтобы еще и в Дублине развлекаться. Но в конце концов она дала согласие на эту поездку при условии, что все расходы будут оплачены правительством, а ноги Берти не будет на скачках в Панчестауне. При одном лишь упоминании о Панчестауне кровь бросалась ей в голову!
Да, это было настоящим искусством «добиться чего-либо от Ее Величества», чья реакция порой была просто непредсказуемой. Но никто лучше Дизраэли не умел улестить королеву, засыпать ее комплиментами. «Я никогда не отказываю ей, никогда ничего не говорю супротив нее, иногда просто кое- что забываю», — объяснял он свой метод, с улыбкой приглаживая завитки волос на висках.
В Гладстоне, сменившем его в декабре после триумфальной победы на выборах, не было ничего такого, что могло бы привлечь эту эксцентричную вдовушку, восседающую на английском престоле. Свободное время этот колосс-прорицатель проводил в принадлежащем ему имении Гаварден, где находил отдохновение, занимаясь рубкой деревьев в парке, и ему явно не хватало тонкости, чтобы подстроиться к ганноверскому темпераменту государыни. Альберт говорил когда-то: «Я не спускаю с нее глаз, как не спускают глаз с молока, закипающего на плите». А Гладстон подавлял ее своим внушительным ростом и нагонял скуку бесконечными проповедями. Настоятель Виндзорской церкви, с которым они когда-то вместе учились в Итоне, советовал ему: «Нервозность и раздражительность королевы заметно возросли… Вы никогда не выказываете ей должного уважения, учтивости и, осмелюсь сказать, нежности… Постарайтесь не поднимать никаких спорных вопросов до тех пор, пока она не привыкнет к вам».
Но яростные споры по поводу клира в Ирландии не утихали, и Виктория опасалась, что отступничество государства от англиканской церкви этого острова может спровоцировать волнения. Нельзя было допустить, чтобы у людей появились мысли, будто «следующей падет церковь Шотландии». Равно как нельзя было допустить, чтобы у экстремистов создалось впечатление, будто британская корона «собирается отказаться и от другой своей собственности», например, от принадлежащих ей земель в Ирландии.
После возвращения королевы из Швейцарии министр внутренних дел постоянно получал информацию, что ирландские террористы-фении решили убить или похитить королеву. Их движение — «Шинн-Фейн», созданное в США ирландскими эмигрантами, — поклялось покончить с монархией.
В Париже на Луизу набросился с оскорблениями активист какой-то проирландской организации. В Австралии некий ирландец выстрелил в Аффи и ранил его в бок на пикнике, где принц собирался пожертвовать чек на довольно крупную сумму на благотворительные цели. И Браун, которому повсюду мерещились фении, удвоил свою бдительность.
Но Виктория, никогда не дрожавшая за свою жизнь, упорно отказывалась от того, чтобы полиция постоянно находилась при ней в Бальморале. Два года назад генералу Грею уже приходилось буквально «на коленях» умолять ее уехать из Осборна. Ее пугали возможной атакой фениев с моря. Но все опасения тогда оказались напрасными, информация о готовящемся нападении не подтвердилась. Так что на этот раз ей не испортят ее отдых в Бальморале! Да и вообще, настоящий заговор плели никакие не фении, а ее собственный двор, правительство и даже ее дети, чтобы вынудить ее вернуться в Лондон и не дать ей поправить «пошатнувшееся» здоровье.
Отныне пять месяцев в году она проводила в Шотландии и три в Осборне. Это вынуждало членов ее
