Венец Чингисхана

– Книга? Вам нужна какая-то книга?

Он опустил веки, что наверняка значило «да».

– Что – вы хотите, чтобы я вам что-то прочла?

Снова он утвердительно опустил веки.

– Вот еще! – Я недовольно фыркнула. – Это уж вы со своей сестрицей договаривайтесь. Я здесь не для того, чтобы читать вам занимательные истории! И вообще, сейчас глубокая ночь, а я ночью предпочитаю спать, а не читать книжки старым…

Я чуть было не сказала «старым паралитикам», но вовремя удержалась и вместо этого произнесла:

– Старым аристократам!

Не знаю, почему мне подвернулось именно это слово. Я вообще никогда в жизни не встречала аристократов, но именно Павлу Васильевичу это определение, как ни странно, подходило, несмотря на то что он был далеко не в лучшей форме.

Тем не менее я хотела развернуться и уйти.

Одно дело – подать больному старику лекарство, поднести ему стакан воды, но читать ему…

Однако я перехватила его взгляд. В этом взгляде была такая жалкая, такая горячая мольба, что в моей душе что-то сломалось.

– Ладно, бог с вами! – проговорила я, сама себе удивляясь. – Все равно я проснулась и теперь долго не смогу заснуть. Ну, какую книжку вам почитать?

Он снова показал глазами на шкаф.

Я подошла к нему, открыла дверцу.

Там ровными рядами стояли старые громоздкие тома в потертых кожаных переплетах. И как, интересно, узнать, какую из этих книг он хочет послушать?

Я вытащила наугад первую попавшуюся под руку, прочитала имя автора и название на потертом корешке – Марко Поло, «Книга чудес света»…

Глаза Павла Васильевича широко открылись, что, как я уже поняла, значило «нет».

– Ну, нет так нет… – Я отложила первую книгу и вытащила с полки другую, такую же толстую.

– Рашид-ад-дин, «Сокровенное сказание»…

И снова – «нет».

– Ну, так мы будем до утра перебирать вашу библиотеку! У меня вообще-то были другие планы… Могу озвучить – я жутко хочу спать! Ваша сестрица задает мне столько работы, что к вечеру я просто валюсь с ног!

Но Павел Васильевич прямо уставился на эту злосчастную полку. Ну что с ним делать? Я вытащила еще один том. «Путешествие монаха Гийома Рубрука в Каракорум»…

Конечно, опять не то!

– Ну все, самую последнюю! – Я вытащила очередную толстенную книгу, при этом с полки свалилась еще одна, которая лежала сверху, – довольно тонкая книжка, потрепанная и без обложки.

И тут Павел Васильевич заморгал, как сумасшедший.

– Эта, что ли? – Я подняла с полу упавшую книжку и показала ему. И он утвердительно опустил веки.

У этой книжки был такой вид, как будто ее выудили из мусорного бака. Страницы измятые, кое-где оторваны уголки, тут и там жирные пятна, как будто в нее заворачивали селедку. Я ее держала двумя пальцами, с отвращением. И это я должна читать?

Но Павел Васильевич смотрел на меня с немой просьбой и с ожиданием.

«Ладно, – подумала я неожиданно для себя самой. – Вымою после нее руки… раз уж он держал ее среди антикварных томов, наверное, это что-то стоящее. Ну, так и быть, почитаю ему немножко, минут пятнадцать, не больше».

Я поднесла книжку к свету и получше ее рассмотрела.

Как и остальные книги в этой комнате, эта книжка была дореволюционная, с «ятями», так что читать ее с непривычки будет непросто. Но раз уж взялась – придется выполнить свое обещание.

Как я уже сказала, обложки у нее не было, как и первой страницы с заглавием и именем автора.

Текст начинался прямо с середины.

Хунгариты охотились на волков.

Тимуджен гнал своего коня, преследуя крупного белого волка, и отбился от остального отряда. Солнце начало клониться к закату, волк ушел, и Тимуджен повернул коня назад, к ставке Джамалыка. Вдруг раздался свист стрелы, конь Тимуджена споткнулся и упал, придавив ногу всадника. Тимуджен вытащил нож, перерезал подпругу, но не смог выбраться из-под коня.

Конь тяжело, хрипло вздохнул и вытянулся бездыханным. Из-под лопатки у него торчала стрела. Тимуджен выдернул стрелу и внимательно посмотрел на нее.

Это была не охотничья стрела, а боевая, с двойным железным наконечником. Это была хунгаритская стрела.

– Это моя стрела! – раздался над ним насмешливый голос. – Отдай-ка мне ее!

Возле Тимуджена стоял черно-белый конь Дзагыша. Сам Дзагыш сидел в седле, ухмыляясь.

– Возьми ее сам, если сможешь! – проговорил Тимуджен, снизу вверх глядя на ханского сына.

– Конечно, смогу! – ответил Дзагыш, спешиваясь. – Кто мне помешает? Не ты ли, волчонок?

Он наклонился над Тимудженом, посмотрел на него с ненавистью и прошипел, как степная гадюка:

– Ты обманом проник в юрту моего отца, чтобы занять мое место! Ты хочешь получить Бортэ, а вместе с ней – стада отца, табуны отца, воинов отца! Ничего у тебя не выйдет, волчонок! Ты не вернешься с сегодняшней охоты! Я скажу, что тебя подкараулили люди Таргултая…

Дзагыш достал свой нож, занес его над Тимудженом… и вдруг на лице его проступил ужас, Дзагыш выронил нож, покачнулся, захрипел и тяжело упал на спину. Над ним стоял огромный старый волк с седым загривком, с шрамом на морде.

– Ты… ты колдун! – прохрипел сын Джамалыка, пытаясь дотянуться до своего ножа. – Убери своего зверя!

– Даже если бы мог, я бы не стал этого делать, – ответил Тимуджен. – Ведь ты сам назвал меня волчонком! Нам с тобой не жить в одной юрте, не есть за одним столом!

– Пощади! – взмолился Дзагыш. – Пощади ради моей сестры! Пощади ради Бортэ!

Тимуджен хотел что-то сказать, но волчьи челюсти уже сомкнулись на горле Дзагыша.

Джамалык стоял над телом мертвого сына. На лице его была тяжелая каменная скорбь. В руке была плеть, которой он время от времени хлестал по своим сапогам. Рядом с ним стояла Бортэ – крепкая, сильная, с золотыми рысьими глазами. Чуть в стороне столпились воины – ждали, смотрели на предводителя.

Джамалык поднял глаза на Тимуджена и проговорил, подбирая слова медленно, с трудом, как будто это были тяжелые камни, катящиеся по руслу горной реки:

– Я хотел принять тебя в свой род, Тимуджен. Хотел, чтобы у меня было два сына. Но, видно, это было неугодно богам, неугодно великому Тенгри. Теперь у меня нет ни одного сына. Ты принес смерть в мое кочевье. Я дал слово твоему отцу – и я его сдержу. Я отдам тебе Бортэ и дам за ней приданое, – Джамалык снял дорогую соболью шубу, кинул ее к ногам Тимуджена. – Возьми, эта шуба стоит табуна коней. Но об одном прошу тебя, Тимуджен, – уходи из моего кочевья. Глядя на тебя, я буду вспоминать сына. А воин не должен жить скорбью, не должен жить прошлым. Прощай, Тимуджен, прощай, сын моего побратима!

Джамалык резко развернулся и ушел в юрту. Бортэ молча смотрела на своего нареченного. Тимуджен поднял шубу, уложил ее в седельную сумку, только после этого повернулся к